2. «Океанская глубь, океанская ширь…»
Океанская глубь, океанская ширь.
Зелена и бела на бумаге Сибирь,
И коричнев Кавказ, и Кура коротка,
Опираясь на Кремль, как на два локотка,
Смотрит сонно Москва, и подвески огней
Запевают малиновым звоном у ней.
Питерсбурх, Петербург, Петроград, Ленинград…
Это Летний крыловский сияющий сад.
Почему же он вечно в крови и снегу?
Я не знаю, Сережа, и знать не могу.
«Сумасшедший дом. Аккуратный парк…»
Сумасшедший дом. Аккуратный парк.
Сумасшедшая русская: Жанна д’Арк.
Разрешили ей волосы стричь у плеч
И тяжелые двери свято беречь.
— Ах, — печально она говорит врачу, —
Я дофина увидеть скорей хочу.
О, поймите, я слушаю голоса
Каждый день по три, по четыре часа.
И со скукою врач отвечает ей:
— Был расстрелян в Сибири дофин Алексей,
А историю вашей дикой страны
Вы и здесь забывать никогда не должны.
Но однажды явившийся серафим
Показался царевичем ей сквозь грим.
Тут-то многое она поняла
(Поседела и от ворот отошла),
Что она — эмигрантка, а город — Париж
И что за нашей историей не уследишь.
Той же ночью спокойно она умерла,
И вошла в Ленинград, и дофина нашла.
И собор отыскала. Стоял Алексей,
Петроградской белой ночи бледней.
Ликовал почему-то советский народ
И уже собирался в какой-то поход.
Эмигрантская дева жива не жива
(Словно молния — в древо) и видит — Москва.
Петербург отступил, и уже Михаил,
Дрожь скрывая, стоит у бесчестных могил…
«Душа моя — моя кариатида…»
Душа моя — моя кариатида,
Поддерживай последние года
Земных страстей. Последняя обида
О грудь твою разбита, как всегда.
Вот так и в европейском захолустьи,
В каком-то переулке, в уголке,
Стоит фасад необветшалой грусти
И дверь крепка, и статуя — в венке.
И каменные голубые руки,
Что, как кораблик, подняли балкон,
Хранят навеки тишину и муки
И двадцать чисто вымытых окон.
Еще какое-то тепло укрыла
Она и здесь, за каменным плечом.
Она глаза свои полузакрыла
И тщетно ждет хозяина с ключом.
Душа моя, в моем уединеньи,
Случайной тени этого жилья,
Я не гляжу на мокрые ступени,
Не жду гостей и не скучаю я.
Ты примешь за меня освобожденье,
Судьбу и смерть, когда они придут.
И листьев небывалое круженье.
И блеск в дверях на несколько минут.
«В столице Москве, впервые…»
В столице Москве, впервые
Крещу эмигрантский лоб.
Палач не успел по вые
Ударить и бросить в озноб.
Впрочем, лубянки и эти бутырки —
Не недорезана жизнь монастырки.
Прекрасной, фильтрованной, синей
Кажется эта река.
Туристы…………………линий
…………………………свысока.
Ну, здравствуй, ну, здравствуй…
На улице русская речь,
Что от какой-то латыни
Мы сумели сберечь.
Авиафлот и паспорт…
Таможня. Авиафлот…
И пограничная стража,
Самая страшная кража,
Бывший земной оплот…
«Не проклинают нелюбимых…»
Не проклинают нелюбимых,
И я тебя не прокляну.
Летят по стенам херувимы
К неосвященному окну.
«Ни объятьем, ни взглядом, ни словом…»
Ни объятьем, ни взглядом, ни словом
Не сказать, что приходит тоска.
В этом мире, чужом и неновом,
Я с тобою не буду близка.
СЕРДЦЕ
Пылало сердце, платье прожигая.
И вот на ткани — темное пятно.
Душа летит и падает нагая,
От сна восстав, в разбитое окно.
Она разбужена, когда крыло истлело, —
Весь мир в дыму задохся и завял.
Она с балкона в облака слетела
Растянутых толпою одеял.
Она встает, не чувствуя бессилья,
Она вдыхает городскую пыль.
Уже стихов серебряный костыль
Ей режет опадающие крылья,
Прикрыв рукой ослепшие глаза,
Она кричит, вещая о пожаре,
Она спешит о смерти рассказать
И птицам перья стынущие, дарит.
Но шло землей мирительное лето,
И сквозь земной невыносимый зной
Вставало сердце солнцем сквозь запреты
Гореть и звать библейской купиной.
«Если левая ручка — добро…»
Добра и зла, добра и зла —
Смысл, раскаленный добела.
Г. Иванов
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
Но вихрь прошел, и бездна пролегла
От правого до левого крыла.
М. Цветаева