Байрон, тем временем, разгуливал взад вперед по длинным застывшим теням оливковых деревьев, что окружали пыльный двор виллы, и то, что он был на ногах в этот ранний час и даже не порывался посмотреть, как слуги крепили его багаж на специальной полке позади его наполеоновской кареты, заставило Кроуфорда сделать вывод, что поэт не ложился вовсе.

Густые, протянувшиеся по земле полосы создавали впечатление, что двор и не двор вовсе, а широкая лестница, как тот лестничный пролет, что он видел два года назад в Риме, из окна второго этажа в квартире Китса, и в голове мелькнула нездоровая мысль, «кто из собравшейся здесь компании держит путь наверх, а кто направляется вниз»? Байрон, пожалуй, вполне подходил на роль одного из тех бродяг, что просто стояли на одном месте посреди ступеней, дожидаясь, пока какой-нибудь турист заплатит им, чтобы они позировали для портрета ― какого же персонажа он мог бы олицетворять? Уж конечно не одного из святых.

Кроуфорд отворил окно и толкнул створки наружу, и ворвавшийся внутрь уже разогретый воздух донес запахи кофе и готовящейся где-то поблизости выпечки ― на которые не обращали никакого внимания все эти занятые внизу люди.

Кроуфорд и Джозефина оделись и спустились вниз, и так как они оставались в Ливорно и не спешили в Пизу, у них было вдоволь времени, чтобы воздать должное обильному импровизированному завтраку, который приготовили слуги Байрона.

Чуть позже Шелли отвел Кроуфорда в сторону и дал ему сотню фунтов. Кроуфорд взял деньги, но недоверчиво покосился на Шелли.

― Ты уверен, что хочешь отдать мне все это? ― спросил он.

Шелли моргнул, заметил банкноты в руке Кроуфорда, а затем покачал головой и потянулся за ними. ― Нет, я… я должен отдать это бедняге Ли Ханту ― или отослать обратно в Специю Мэри… я…

Кроуфорд оставил две десятифунтовые купюры и протянул оставшиеся назад. ― Спасибо Перси.

Шелли уставился на деньги, которые вернул ему Кроуфорд, кивнул и неуверенно улыбнулся, затем запихал их в карман и побрел прочь.

К восьми часам последние из детей Хантов были отловлены и погружены на борт нанятого экипажа ― в свой Байрон их не пустил ― а взрослые забрались кто в одну карету, кто в другую и заперли двери, а затем подвижной состав тронулся в путь, сопровождаемый едущими верхом слугами.

Уезжали, впрочем, не все слуги Байрона, и он распорядился, чтобы Кроуфорду и Джозефине разрешили взять на время запасную карету и пару лошадей для путешествия обратно в Ливорно. Однако, к тому времени как они наконец решились отправиться в путь, солнце начало столь основательно припекать пыльную дорогу, что они решили дождаться вечерней прохлады.

Кроуфорд вышел на затененный двор с парой книг Байрона и попробовал читать, но его постоянно отвлекала мысль о девочке, которую он видел здесь минувшей ночью. Он был уверен, что кровь на ее губах принадлежала Эдварду Вильямсу, и раздумывал, кому Эд будет жертвовать свою кровь теперь.

Джозефина провела большую часть дня лежа внизу ― сперва он подумал, что она задремала, но около полудня он заглянул ее проведать и заметил, что ее глаза были открыты, неутомимо смотря в потолок. Он вернулся обратно во двор и снова попробовал читать.

К западу от Монтенеро земля две или три мили наклонно сбегала вниз, стремясь к побережью Лигурийского моря, и, когда солнце опустилось к земле, темным силуэтом обрисовав остров Эльба, место ссылки Наполеона, Кроуфорд различил ритмичные песнопения, доносящиеся с дороги позади дома.

Он сунул за ремень один из пистолетов Байрона, и, прихрамывая, спустился по грязной дороге, чтобы узнать причину этих звуков, но обнаружил лишь дюжину крестьян и пару священников, стоящих вокруг повозки, в которую был запряжен изнуренного вида осел.

Священники нараспев произносили молитвы и окропляли сухую дорожную пыль святой водой, и Кроуфорд поначалу подумал, что это был какой-то местный ритуал, который не имел к нему никакого отношения; но затем из редкой толпы, сутулясь, выбрался древний старик с тростью и широко ему улыбнулся… и Кроуфорд понял, что пистолет ему здесь ничем не поможет.

― Они хорошо осведомлены, ― сказал де Лож на своем диком французском, ― об особенности того места, из которого вы недавно прибыли. Он махнул рукой на крестьян и священников. ― Портовенере, я имею в виду. Ты был бы изумлен, узнав, сколь долго оно носит это имя, и на сколь многих языках. Поэт четырнадцатого столетия Петрарка удостоил это место нескольких произведений, когда не воздыхал о недосягаемости своей возлюбленной Лауры.

Он рассмеялся и оглянулся на своих пасторальных[333] сопровождающих, затем снова покосился на Кроуфорда. ― Думаю, если произнести сейчас нужное слово, эти люди атакуют дом в тот же миг ― заметь, что некоторые из них при ножах, а тот джентльмен позади захватил с собой вилы. Английский лорд, который здесь гостил, Байрон, член общества Карбонариев, верно? Эти люди одобряют это, но теперь Байрон уехал, а в вас они чуют ― Силиконариев[334]. Он махнул тростью назад, вверх по дороге. ― Что скажешь, можем мы с тобой поговорить?

Кроуфорд подумал о Джозефине, оставшейся без присмотра в доме. ― Хорошо, ― сказал он с внезапно навалившейся усталостью. ― Скажи им, тем не менее, что я… скажи им, что я всадил гвоздь в mazze, ладно? Мы обойдемся без их… помощи. «Силиконарии, ― подумал он ― по-видимому, игра слов для silex, французского и латинского слова для кремния. Silex, silicis, silici[335]».

Де Лож снова засмеялся и обратился к священникам с быстрой фразой на итальянском. Те, казалось, немного расслабились, хотя и не перестали разбрызгивать святую воду.

Они направились вверх по крутой пыльной дороге, ведущей на немощеный внутренний двор. И пока они не слишком грациозно хромали к дому, де Лож время от времени поглядывал на Кроуфорда. Тени деревьев тянулись теперь к востоку, но исполосованный двор снова напомнил Кроуфорду гигантскую лестницу. Знать бы только, куда он направляется по ней сам.

― Ты развелся! ― воскликнул де Лож, когда они, наконец, достигли входной двери. ― Но та Венецианская попытка, которую четыре года назад предпринял один из твоих друзей, закончилась провалом ― так что ты, должно быть, забрался чертовски высоко в Альпы, я прав?

― Да, ответил Кроуфорд. ― С Байроном, в 1816. Он снова погряз в этом, в отличие от меня, так что мне не понятно, с чего бы твоим священникам восторгаться им и бояться меня.

― На самом деле, они и к Байрону не испытывают особо теплых чувств, но он богатый и влиятельный, а ты нет, и к тому же он многое делает для Карбонариев.

Де Лож покачал головой, и Кроуфорду почудилось, что в глазах древнего старика на миг вспыхнуло восхищение. ― Я никогда даже всерьез не рассматривал возможность отправиться в Альпы самому ― для меня это было бы слишком суровое испытание. К тому же оно, почти наверняка, повлекло бы мою гибель; или, что еще хуже, могло бы оставить меня искалеченным и неспособным попробовать что-нибудь еще. Он пожал плечами. ― Так что, почему бы просто не позволить подходящему человеку утопить меня в родных краях.

Кроуфорд постучал в дверь и смущенно направил разговор в сторону от того, как он не смог утопить старика шесть лет назад. ― Оно и впрямь чуть не стало смертельным. То путешествие в Альпы. Там были… удивительные создания в этих горах.

Де Лож согласно кивнул, принимая смену темы. ― И вы поднялись туда в 1816? Как раз в эти годы там переправлялся старик Вернер ― именно его прибытие в Венецию помешало плану, который твои друзья… и я… пытались осуществить там в 1818. Его присутствие в Швейцарии должно было переполошить местных жителей ― там наверняка наблюдалась определенная активность Карбонариев ― и проезжающее настолько близко ― здесь он использовал слово, которое Кроуфорд мог перевести только как оживляющее средоточие ― должно было привести этих древних созданий в чрезвычайное возбуждение тоже. Ты, случаем, не видел там Вернера? Думаю, он держался в стороне от самых высоких перевалов, так как определенно не жаждет развода, но ты мог мельком увидеть сопровождающий его отряд.