Его левая нога была неестественно скрючена и так сильно болела, что он даже подумал, не сломаны ли кости. Он прикоснулся к бедру, стянутые в комок мышцы были твердыми как камень.

― Судорога, ― выдохнул он, и мгновение спустя она уже разминала ее руками, стертыми в кровь энергичной, но неумелой греблей. Ее левую руку, которую она повредила на горе Венгерн, тоже похоже начинала одолевать судорога, но она работала решительно, с ловкостью медсестры, и минуту спустя узел, стянувший его левую ногу, отступил.

Долгое время он лежал, привалившись к одной из скамей, с закрытыми глазами, просто наполняя и опустошая легкие. Наконец он немного приподнялся и огляделся вокруг. Шелли нашел эту лодку слишком большой и поэтому неподходящей для гребли и бросил ее на нижнем этаже. И здесь больше никого не было, кроме него и Джозефины.

Он в изумлении смотрел на нее, пока дыхание не вернулось к нему достаточно, чтобы он мог говорить; и тогда, ― Кто ты? ― напрямик спросил он.

Вначале он думал, что она не ответит; затем она прошептала, ― Джозефина.

Он снова откинулся обратно. ― Хвала Небесам! Он потянулся и нежно взял ее изодранную искривленную руку. ― Но как же ты сумела вытащить эту лодку?

― Не знаю. Просто вытащила.

― Боже, как я рад, что ты заметила меня здесь. «Я рад, что именно ты заметила меня здесь, ― подумал он. ― Джулия никогда бы такого не сделала».

Джозефина расслабилась и откинула со лба мокрые волосы. Ее стеклянный глаз безумно уставился в небо, но здоровый внимательно смотрел на него. ― Я… проснулась от страха, посмотрела в окно и увидела тебя, и поняла, что ты попал в беду. В тот миг я вернулась в свое тело. Это она предупредила меня ― понимаешь? ― и именно это дало мне сил… оттеснить ее, выгнать Д-Джулию. Затем я сбежала вниз по лестнице и выволокла эту штуку через арки на мостовую, а затем в воду.

Он увидел, что она была босиком, и что на дощатом настиле тоже была кровь.

― Джозефина, ― дрожащим голосом произнес он, ― Я люблю тебя. Больше никогда не позволяй Джулии, призраку Джулии, захватывать твое тело.

― Я… ― несколько секунд она пыталась что-то сказать, затем просто отвернулась к носу лодки и покачала головой. ― Я постараюсь.

Та ночь была кануном летнего солнцестояния, и они двое засиделись дольше всех, правда они слышали, как Эд Вильямс тихо разговаривал с кем-то в своей комнате, возможно со своей женой.

Горела только одна лампа, которую Шелли распорядился не гасить всю ночь, и Кроуфорд и Джозефина покончили с оставшейся от ужина бутылкой вина и неспешно расправлялись со второй, которую он открыл после этого. Они говорили уже больше часа, непривычно спокойно, затронув все важные темы, когда, одновременно, в разговоре повисла пауза, и Кроуфорд заметил, что они прикончили вторую бутылку.

Он встал и протянул ей руку. ― Пойдем в кровать.

Они вошли в свою комнату, затворили дверь и скинули с себя всю одежду, а затем в темноте ― так как он плотно зашторил окна ― долго и неторопливо любили друг друга, останавливаясь за мгновение до развязки, затем снова и снова, пока, наконец, неудержимый водопад чувств не накрыл их двоих с головой.

Спустя какое-то время Кроуфорд скатился с нее и лег рядом, чувствуя ее теплый, влажный бок, прижавшийся к нему; и он нежно шепнул, что любит ее…

… и в этот миг пронзительный вскрик из соседней комнаты прервал его и заставил вскочить с кровати.

За неимением ничего другого он натянул обрезанные брюки Шелли, распахнул дверь и выскочил в столовую; позади он услышал, как Джозефина борется с одеждой.

Дверь в комнату четы Шелли была открыта, и высокий, худой силуэт Шелли, не издав не единого звука, быстро вышел оттуда. Его глаза в свете лампы светились, словно у кошки, и, прежде чем отдернуть шторы в сторону и исчезнуть снаружи на террасе, он приблизился к Кроуфорду и нежно поцеловал его в губы. Кроуфорд видел блеснувшие во рту зубы, но они его не коснулись.

Затем Шелли вышел из своей комнаты снова, и Кроуфорд понял, что этот был настоящим ― и тогда он понял, кем был тот, первый, и в груди у него внезапно стало пусто и холодно. Он уже почти повернулся к двери на террасу, когда вспомнил про Джозефину.

Усилием воли он повернулся обратно к Шелли. 

ГЛАВА 15

But the worm shall revive thee with kisses,

Thou shalt change and transmute as a god

As the rod to a serpent that hisses,

As the serpent again to a rod.

Thy life shall not cease though thou doff it;

Thou shalt live until evil be slain,

And good shall die first, said thy prophet,

Our Lady of Pain.

— A. C. Swinburne, Dolores

Но лобзанье червя вновь должно жизнь вдохнуть,

Измениться ты должен, явившись как бог,

Обернуться как розга шипящей змеей,

А затем как змея снова в гибкую ветвь.

Даже сброшена с плеч, твоя жизнь не уйдет;

Должен жить ты пока зло на воле,

Но сказала, сначала добро умрет,

Владычица нашей боли.

— А. Ч. Суинберн, Долорес

 

― Куда он пошел? ― потребовал Шелли.

Все еще не обретя дар речи, Кроуфорд просто указал на колышущиеся занавески.

Шелли бессильно привалился к стене и потер глаза. ― Она пыталась задушить ее ― задушить Мэри. Он поднял руки, все в кровоточащих царапинах. Мне пришлось отрывать ее руки от шеи Мэри.

Вильямсы и Джозефина были теперь тоже здесь, и Шелли отдернул шторы, присел возле окна, провел по полу пальцем и лизнул его, затем переместился и проделал все снова. Когда он поступил так со всеми окнами в комнате, он поднял взгляд.

― Здесь нет ни соли не чеснока, ― сказал он, глядя прямо на Эдварда Вильямса.

Вильямс вздрогнул, затем промямлил, ― Так это был чеснок? Вот что так пахло ― я просто подумал, что лучше их вымыть… Он застегнул воротник ночной рубашки, но Кроуфорд увидел пятнышко крови, просочившееся сквозь ткань.

Губы Шелли сжались в бескровную тонкую нить. ― Отправляйтесь все спать, ― сказал он, ― все, кроме тебя Айкмэн ― нам нужно поговорить.

― Джозефина может остаться, ― сказал Кроуфорд.

Шелли прищурился. Я думал, ее зовут… ? Хотя хорошо, пусть остается. А все остальные по кроватям.

Когда Вильямсы закрыли дверь в свою комнату, Шелли вкрутил штопор в новую бутылку и разлил вино по лишь недавно оставленным бокалам, которые снова держали Кроуфорд и Джозефина.

― Мы можем отправиться завтра, ― тихо сказал Шелли.

Кроуфорд был безумно рад, что женщина, сидевшая подле него, не была больше Джулией. ― О чем ты говоришь? ― прошептал он. ― Теперь нам просто необходимо убраться отсюда как можно скорей! Ты видел шею Эда? Хочешь дождаться, пока умрет твой последний ребенок? Я не…

― Позволь ему сказать, Майкл, ― вмешалась Джозефина.

― Она особенно достижима в этом месте, ― продолжил Шелли, ― призвать ее здесь легче всего, а то, что я задумал ― единственное, что мне осталось попробовать ― требует, чтобы она была достижима.

― Что ты задумал? ― спросил Кроуфорд.

― Ты должен знать, ― с наигранной веселостью ответил Шелли. ― Это ведь была твоя идея. Кроуфорд все так же беспомощно смотрел на него, и Шелли несколько раздраженно добавил, ― Чтобы я утопился.

Кроуфорд вздрогнул. ― Я ― я же говорил это несерьезно. Я просто…

― Я знаю. Был разозлен из-за смерти моего нерожденного ребенка. Но ты был прав, это единственный способ спасти Перси Флоренса и Мэри. Сказав это, он улыбнулся, ― со злостью, подумалось Кроуфорду. ― Но вам тоже придется кое-что сделать. И сдается мне, для вас это окажется труднее, чем то, что предстоит мне.

На следующий день солнце еще жарче пылало с бездонного кобальтового неба, и когда капитан Робертс вернулся из плаванья вдоль побережья за припасами ― главным образом, чтобы пополнить истощившиеся запасы вина ― он сообщил, что узкие улочки Лериче наводнены религиозными шествиями, молящими небо о дожде.