― Я не мог больше писать! ― Байрон тряхнул головой и выбросил монету. ― Оказалось… я не могу без этого. Да, конечно, я написал Манфреда, но почти все по памяти. Мысленно я слагал эти строки еще до того, как мы взобрались на Венгерн; а затем в Венеции я начал четвертую Песнь Чайлда Гарольда, но все это было рутиной… пока я не встретил Маргариту Когни ― и тогда я заставил себя поверить, что она не Лорд Грэй, в этот раз в облике соблазнительной девушки, что внезапное возвращение жизни в мои стихи случилось само собой. Он повернул к лошадям. ― Что-то я сегодня не особо расположен стрелять ― а ты как?
― К дьяволу стрельбу, ― согласился смущенный Кроуфорд.
― И вот Аллегра мертва, ― сказал Байрон, отвязывая лошадь и запрыгивая в седло. Глаза его были затуманены. ― Но прежде, чем эта… тварь доберется до моей сестры и второй дочери, я собираюсь снова ее бросить, а затем отправлюсь куда-нибудь, где я смогу совершить хоть что-то ― что-то, что будут помнить ― что-то более значимое, чем марание бумаги.
Кроуфорд забрался в седло. ― Например?
― Например… например, буду биться за свободу ― за людей, которые ее лишены. Байрон смущенно нахмурился. ― Это кажется наилучшим способом искупить мои грехи.
Кроуфорд подумал о фамильном гербе, красующемся на двери Байроновской кареты, и о многокомнатном дворце, который он делил с обезьянами, собаками и птицами. ― Звучит весьма демократично, ― снисходительно заметил он.
Байрон одарил его колким взглядом. ― Насмехаешься, да? Ты, похоже, не в курсе, что моя первая речь в Палате Лордов была в защиту луддитов, английских рабочих, которых заключали в тюрьму и даже убивали за то, что они ломали машины, которые лишали их работы. И ты знаешь, как тесно я был связан с Карбонариями, пытаясь помочь им сбросить Австрийское ярмо. Это было… Он пожал плечами и покачал головой. ― Этого было недостаточно. В последнее время я подумываю о Греции.
«Греция. Греция сейчас боролась за освобождение от Турции», ― подумал Кроуфорд; но все это было так далеко, столь мелочно в сравнении с дошедшими до нас античными сказаниями и поэмами Гомера, что он отверг саму эту идею, как следствие чрезмерного романтизма Байрона.
― Ты хочешь снова вернуться в Альпы? ― спросил Кроуфорд.
― Может быть. Или в Венецию. Спешить особенно некуда… пока же я могу противиться ухаживаниям этих существ, как делал это до сих пор. Карбонарии противостоят им уже столетия, а семейство Терезы весьма сведуще в тайных знаниях Карбонариев. Думаю, ты уже заметил, что Тереза… что на нее не распространяется известное тебе недомогание.
Байрон казался сердитым, так что Кроуфорд больше не задавал вопросов ― хотя теперь ему очень хотелось узнать, возникло ли увлечение Байрона Терезой до или после того, как он открыл ограждающие от вампиров познания ее семейства.
Они поехали обратно и несколько минут двигались к заброшенным столетия назад стенам города, когда Байрон заметил впереди фигуру, вырисовывающуюся на фоне серого неба, где идущая через болото дорога взбиралась на холм. Кроуфорд сощурившись, посмотрел в указанном направлении и увидел, что фигура сломя голову несется ― им навстречу ― а затем похолодел, узнав ее.
― Это Джозефина, ― сдавленно сказал он, пришпоривая своего коня.
Она начала махать им, когда увидела лошадей. Ее руки, словно метроном, двигались туда и обратно и остановились, только когда Кроуфорд доскакал до нее, натянул поводья и спрыгнул на землю, а затем схватил ее за руки, и силой заставил их опуститься. Она так отчаянно задыхалась, что он заставил ее сесть. Глаза ее были широко раскрыты, и стеклянный глаз сумасшедшее уставился вверх в серое небо.
Байрон тоже спешился и держал поводья лошадей, с живым интересом поглядывая на Джозефину. Кроуфорд надеялся, что у нее имелась веская причина вот так примчаться сюда; он никогда и никому не позволял потешаться над ее странным поведением, но право же, было просто поразительно, как часто она давала людям такой повод.
Минуту спустя Джозефина наконец отдышалась. ― Солдаты из гарнизона, ― выдохнула она, ― у нас в доме. Я спряталась, когда они ворвались, а затем выбралась через кухонное окно, пока они были в гостиной.
Байрон процедил проклятье. ― Вас двоих даже поблизости не было от этих чертовых ворот, когда Тито проткнул того драгуна! И они вот так просто вломились? Я этого так не оставлю, они не могут безнаказанно докучать моим знакомым…
― Я… я не думаю, что это было из-за того драгуна, ― сказала она, испытующе глядя на Кроуфорда своим единственным глазом.
― Ну и? ― нетерпеливо потребовал Кроуфорд после затянувшегося молчания. ― Зачем они приходили? Можешь говорить при Байроне, ― добавил он, видя ее колебания.
― Они говорили о трех мужчинах, которые были убиты в прошлом году в Риме.
Внутри у Кроуфорда внезапно все оборвалось, и он пустым взглядом посмотрел мимо нее на городские стены. ― Ох.
Брови Байрона поползли вверх. ― Ты убил трех мужчин в Риме?
Кроуфорд выдохнул. ― Очевидно. Он оглянулся назад, на дорогу, которая вела к фермерскому дому семьи Кастинелли, прикидывая, сколько может запросить старый фермер за то, что позволит ему и Джозефине переночевать на полу его кухни.
― Байрон, ты не мог бы доставить Шелли сообщение, когда вернешься? Скажи ему, что Айкмэны все-таки берутся за предложенную им работу ― но ему придется захватить для нас одежду и припасы и подобрать нас на дороге за городом.
ГЛАВА 13
Тот мир, что видел лишь на миг,
Достанется другому;
Ему достигнуть тех небес,
Что мне не стали домом.
—А. Э. Хаусман
Все семейство Шелли ― которое, после краткой остановки в доме Кастинелли, включало также Кроуфорда и Джозефину ― отбыло из Пизы на следующий день; а четырьмя днями позже Кроуфорд, Шелли и Эдвард Вильямс провели час, перенося коробки через неглубокие волны у восточного берега залива Специя и складывая их на земляной пол портика[304] старинного каменного лодочного дома снятого Шелли, а затем переходя вброд к стоящей на якоре лодке за следующими.
По обе стороны от дома протянулся волнолом, который отделял узкую полоску пляжа от деревьев, скрывающих крутой склон позади дома, а ближайшими соседями были несколько рыбаков со своими семействами в маленьком скоплении лачуг, именуемом Сан Теренцо[305] в двух сотнях ярдов к северу. Где-то наверху холма протянулась дорога, но практически единственным способом попасть в жилища на берегу оставалось море, и Шелли беспокоился за доставку двадцатичетырех-футовой лодки, которую он построил в Ливорно, и на борту которой надеялся провести большую часть жарких летних дней.
Дом назывался Каза Магни[306], что, подумал Кроуфорд, было чересчур помпезным именем для такого безлюдного и неустроенного места. Пять высоких арок венчали первый этаж, но, если не брать в расчет узкую мощеную площадку, дом выходил прямо к воде, а позади арок плиты просторного, занимающего весь первый этаж помещения, были всегда покрыты волнистыми наносами песка от высоких приливов.
Комната первого этажа предназначалась только для хранения лодок и лодочной оснастки, а спать и обедать приходилось в комнатах наверху ― Кроуфорд припомнил рассказы о дворце Байрона в Венеции и подивился, почему оба поэта так любили жилища, которые почти без преувеличений стояли на воде.
Вечером в день их прибытия Клэр неожиданно рано вернулась с прогулки вдоль узкого пляжа и, поднимаясь по лестнице в длинную, расположенную в центре дома гостиную, где все остальные уже сидели за столом, услышала, как Шелли сказал что-то о Байроне и женском монастыре в Баньякавалло; поднявшись наверх, она пересекла комнату и спросила Шелли, мертва ли ее дочь, и Шелли поднялся и тихо ответил: ― Да.