Они почти достигли переулка на той стороне, когда в бедро его словно врезалась кувалда, и он сложился пополам, чувствуя, как Джозефину вырвало из его рук и бросило вперед; и когда его ладони и колени врезались в булыжные камни мостовой, он сообразил, что два оглушительных «бам», канонадой отразившиеся от фасадов зданий, были выстрелами.
Он знал, что сейчас умрет, но был слишком измучен и изранен, чтобы испытывать по этому поводу хоть малейшее беспокойство, лишь тоску и мучительное раздражение, что это длится так долго и причиняет столько страданий.
Он не знал, была ли Джозефина мертва, и если нет, мог ли он как-то освободить ее от всего этого, прежде чем мужчины за их спиной приблизятся, чтобы довершить начатое. Он повел кружащейся головой, щурясь от холодного дождя, и, наконец, увидел ее, распростертую в каких-нибудь нескольких ярдах от него. Ее насквозь промокшая юбка задралась кверху, и он разглядел быстро размываемую кровь, бегущую из двух глубоких порезов на ее правой икре.
Он подполз к ней, волоча простреленную ногу, и приподнял ее лицо. Ее волосы были залиты свежей горячей кровью, очевидно, ей попали в голову ― но Кроуфорд поднес ухо к ее рту.
Она все еще дышала, быстрыми судорожными вздохами.
Сквозь звон стоящий в ушах он слышал за своей спиной гулкие, разбрызгивающие грязь и воду шаги, неотвратимо приближающиеся к ним. Он выронил пистолет, когда падал, но тот лежал возле головы Джозефины, и Кроуфорд его поднял; он перевернулся на спину, стараясь не задевать милосердно окоченевшее левое легкое, и сел, обратясь в направлении, из которого они пришли. Дождь застилал глаза, и он свободной рукой отбросил в сторону мокрые волосы.
Дрожащими руками он поднял пистолет. Смутно, сквозь завесу дождя, он видел две фигуры, приближающиеся к ним, и ждал, когда они подойдут ближе.
Они приблизились, на бегу перепрыгивая через лужи, и лишь в последний миг он вспомнил взвести курок, не зная сможет ли снова выстрелить в человека.
Затем со стороны Виа Монтебелло донесся стук лошадиных копыт, и двое убийц нерешительно остановились посреди улицы и повернулись в направлении звука, поднимая свои пистолеты.
Совершенно не заботясь, кто эти вновь прибывшие, но благодарный им за их своевременное появление, Кроуфорд прицелился в одного из убийц, и, бессознательно шепча проклятья и обрывки полузабытых молитв, осторожно нажал на курок.
Выстрел грянул в его и без того уже контуженные барабанные перепонки, и ствол пистолета ударил его в лицо, когда отдача швырнула его вверх и назад ― и мужчина, в которого он целился, кувыркнувшись назад, скрылся в водяной пыли, которой дождь окутал мостовую. Кроуфорд перехватил разряженный пистолет и держал его за горячее дуло, дожидаясь, пока последний убийца подойдет к нему ― но всадники неслись галопом прямо сюда, а затем его на мгновение ослепила вспышка, когда последний из нападавших разрядил оружие во всадников, за мгновение да того, как лошади сбили его с ног.
Кроуфорд не видел, достиг ли кого-нибудь этот выстрел. Один из всадников придержал коня, на время достаточное, чтобы выпалить в распластавшееся на мостовой тело, а затем крикнул кому-то, быть может Кроуфорду, «Questo e' fattodai Carbonari, chiamato dalla mazze» ― а затем вся кавалькада унеслась к югу. Кроуфорд попытался разглядеть их, но дождь и красные точки маячили перед глазами, делая их неразличимыми даже в нескольких ярдах.
«Это было сделано Карбонариями, призванными mazze», ― мысленно перевел Кроуфорд и возблагодарил судьбу за мимолетный порыв, что заставил его воткнуть железное лезвие в деревянную голову, а также за то, что всадники не опознали в нем одного из тех, кого мельком видели этим вечером на площади Навона.
Хотя, конечно, его преданность нанимателю с тех пор значительно поугасла.
Все еще сидя посреди улицы, он отбросил пистолет и прижал руку к бедру, задевая костяшками пальцев мокрые камни мостовой.
Он нащупал прореху на брючине и, хотя чуть не потерял сознание от первозданного ужаса, осторожно исследовал пальцем дыру в ноге. Она кровоточила, но не столь обильно, как бывает когда задета артерия. Выходное отверстие отсутствовало, так что пуля, должно быть, все еще внутри ― с одной стороны это было хорошо, но с другой не очень. Рана на время онемела, но жгучая боль уже маячила где-то поблизости, и он знал, что скоро ему потребуется медицинская помощь.
Все еще сидя, он подвинулся назад, чтобы оценить ущерб, причиненный голове Джозефины. В дождливой мгле он ощупал ее череп, но тот, кажется, был цел; а ее лицо было в порядке, за исключением нескольких грубых царапин от столкновения с камнями мостовой, обнаружившихся на щеке и челюсти. Затем он нащупал твердую шишку возле ее правого виска и осторожно исследовал пальцами ее границы.
Это была попавшая в нее пуля. Очевидно, она ударила в заднюю часть головы под углом, и вместо того чтобы пробить череп и угодить в мозг, скользнула по кости, словно кончик ножа для нарезки филе.
Ей несказанно повезло ― но она все еще могла легко от этого умереть. И даже если она выживет, ее мозг мог пострадать от такого удара. «Конечно в случае с ней, ― подумал он, ― повреждение должно быть поистине ужасающим, чтобы кто-нибудь смог это заметить».
Джозефина пошевелилась и застонала, затем как-то неожиданно села. Одна рука взметнулась кверху, словно закрепленные на шарнирах грабли и резким движением отбросила со лба намокшие волосы. ― Скажи, ― проскрежетала она, словно зачерпнула лопатой гравий, ― солнце… уже село?
Оправившись от удивления, вызванного ее внезапным приходом в сознание, Кроуфорд устало поднял глаза к темному небу. ― Э-э, ― сказал он, ― думаю да.
― Мы должны пойти… к Китсу. В его квартиру.
Ее голос был столь неживым, что было трудно поверить, что он кому-то принадлежал. В голове мелькнула испуганная догадка: «вдруг ее личность ― или личности ― были все еще без сознания, оставив эту… машину управлять покинутым телом».
― К Китсу, ― недоуменно отозвался он. ― Зачем?
― Потому что… нет, не могу объяснить. Но мы должны… пойти туда.
Кроуфорд подумал о сказанном. Там они почти наверняка встретят других людей фон Аргау… хотя ни один из них не знает пока о его измене. Все свидетели этого были мертвы ― или, по крайней мере, как в случае с тем мужчиной, которого он спустил с лестницы, ранены и без сознания. Он может заявить… ну, например, что хотел помочь убийцам и был ранен Карбонариями.
Люди фон Аргау, несомненно, ему помогут ― как товарищу по оружию. Окажут ему медицинскую помощь, может быть, даже одолжат денег.
И конечно, убьют Джозефину… черт бы ее побрал.
― Это одно из тех мест, куда нам сейчас нельзя, ― ответил он, стараясь говорить внятно, несмотря на чудовищное головокружение, что заставляло улицу кружиться перед глазами. ― Эти люди, которые только что в нас стреляли ― там их будет еще больше. Они убьют… нас.
Джозефина поднялась. ― Можешь идти или остаться, ― сказала она. ― Я отправляюсь туда.
Руки Кроуфорда дрожали, словно он весь день наливался кофе. Он дышал редко, судорожно втягивая воздух, и холодная липкая тошнота медленной волной поднималась к горлу. Он встречал эти симптомы в бою у раненых моряков, и знал, что рискует «окоченеть» ― впасть в состояние, в котором все функции тела постепенно замедляются, а затем останавливаются вовсе.
Он старался мыслить ясно. Он может постучать в первую попавшуюся дверь и испытать удачу, потому как неясно, какого доктора ему вызовут, или же он может пройти почти милю до дома Китса с некоторой уверенностью, что там ему окажут наилучшую помощь.
Дождь прекратился, и ночь, похоже, обещала быть не такой уж холодной.
― Дай только мне сначала наложить жгут, ― сказал он.
Хотя Кроуфорд обливался потом, сквернословил и всхлипывал, и все тяжелее наваливался на, к счастью механическую, Джозефину, и вынужден был много раз садиться, чтобы ослабить и перевязать жгут, а ближе к концу начал вымаливать прощение у призраков, которые чудились ему вокруг, их истощенная пара, в конце концов, шатаясь, добрела до площади Испании.