― Что, ― осторожно спросил Кроуфорд, ― это такое?

В этот миг в замке загремел ключ, и высокий мужчина, открыв дверь, вошел внутрь. Он не выглядел столь юным как Китс, а его лицо было комично худым.

― Генри! ― с нескрываемым облегчением воскликнул юноша, ― это Майкл… Мирра?…

― Майкл, э-э, Франкиш, ― поправил Кроуфорд, вставая, но при этом не сводя взгляда с маленьких кристаллов. Их грани посылали яркие иглы отраженного света и, казалось, усиливали жаркое давление в его голове. ― Артур Аплтон… посоветовал мне поискать здесь место для ночлега. Я студент святого Эльма. Он, нахмурившись, помотал головой. ―  Фомы, то есть, ― выдавил он.

Генри Стивенс одарил его добродушной скептической улыбкой, но лишь кивнул. ― Если Артур ручается за тебя, то для меня этого вполне достаточно. Ты можешь… ты что уходишь Джон?

― Да, пожалуй, ― сказал Китс, снимая пальто с вешалки возле двери. Нужно сходить проведать бедных подопечных доктора Лукаса. Приятно было с вами познакомиться, Майкл, ― добавил он, направляясь к двери.

Когда дверь закрылась, Стивенс опустился в кресло и поднял бокал с вином оставленный Китсом. ― Святого Эльма, да?

Несмотря на усталость, Кроуфорд улыбнулся и переменил тему. ― Подопечные доктора Лукаса?

Стивенс чуть заметно кивнул, уступая. ― Юный Джон ― ассистент самого некомпетентного хирурга в Гае. Ассистентам Лукаса всегда хватает гноящихся бинтов нуждающихся в смене.

Кроуфорд махнул рукой на странные кристаллы. ― А это что такое?

Стивенс, похоже, понял, что непринужденный тон Кроуфорда был напускным, судя по тому, как пристально он взглянул на него, прежде чем ответить. ― Это камни из мочевого пузыря, ― осторожно ответил он. Доктору Лукасу достается много таких случаев.

― Я видел мочевые камни, ― сказал Кроуфорд. ― Они совсем не похожи на эти. Они словно… усаженный шипами известняк. А эти больше похожи на кварц.

Стивенс пожал плечами. ― Тем не менее, именно такие извлекает Лукас из своих пациентов. Вот до чего он их доводит. Я ожидаю, что не сегодня-завтра руководство вызовет Лукаса и сообщит ему: «Доктор, с вами у нас совсем не останется пациентов!» Стивенс откинулся в кресле, беззвучно посмеиваясь над своей шуткой. Затем он хлебнул вина и продолжил. ― Видишь ли, Китс, конечно, отнюдь не самый блестящий студент. Таких к Лукасу никогда не назначают. Но все же, он… пожалуй, более наблюдательный, чем считает руководство.

Кроуфорд понимал, что что-то упускает. ― Хорошо…, ― сказал он, пытаясь сосредоточиться на сказанном, ― но зачем он оставил эти штуки?

Стивенс покачал головой с комичной, но очевидно искренней досадой. ― Проклятье, на мгновенье мне показалось, ты можешь знать, ты так пристально на них смотрел! Я не знаю… но помню, как однажды он играл ими, любовался, поднимая их к свету, и все такое, и он тогда сказал, словно самому себе: «Я должен их выбросить. Я знаю, что могу преуспеть в моей настоящей карьере и без них».

Кроуфорд отхлебнул еще немного вина и зевнул. ― А что у него за настоящая карьера? Ювелирное дело?

― Вот бы мерзкие были украшения, а? Стивен посмотрел на Кроуфорда, воздев брови. ― О нет, он, видишь ли, хочет быть поэтом.

Кроуфорд уже почти спал и подумал, что если уж заснет, то проспит добрых двенадцать часов, поэтому он попросил Стивенса показать ему его комнату, и когда Стивенс отвел его туда, бросил чемодан на пол. Он захватил с собой бокал, и теперь на мгновение застыл в коридоре, задумчиво покачивая дюйм вина, остававшийся на дне.

― Ну так, ― спросил он Стивенса, который доставал ему одеяла из бельевого шкафа, ― что общего у поэзии с камнями из мочевого пузыря?

― И не спрашивай меня, ― ответил Стивенс. ― Я не в ладах с изящными искусствами.

Сперва он подумал, что женщина в его сне была Джулией, так как, несмотря на скудное освещение ― они что, были в пещере? ― он видел серебро сурьмы вокруг ее глаз, а Джулия насурьмила брови, готовясь к свадьбе. Но, когда она поднялась, и обнаженная, пошла ему навстречу по мощеному плитами полу, он понял, что это кто-то другой.

Лунный свет скользнул по белому бедру, когда она, мягко ступая, прошла мимо окна или быть может трещины в стене пещеры, и он почувствовал благоухание цветущего жасмина и запахи моря. Затем она оказалась в его руках, и он страстно ее целовал, нимало не заботясь ни о том, что ее гладкая кожа холодна, словно каменные плиты под его босыми ступнями, ни о том чужеродном мускусном запахе, что внезапно коснулся его ноздрей.

Затем они катались по полу, и под его скользящими пальцами была не кожа, а чешуя, и это тоже его не волновало… но мгновение спустя сон переменился. Теперь они были на лесной поляне, по которой Луна разбросала бледные пятнышки света, что мерцали, словно вертящиеся серебряные монеты, когда ветви деревьев над головой раскачивались от дуновений Средиземноморского ветра… Она выскользнула из его объятий и исчезла в подлеске, и хотя он пополз за ней вслед, шелест ее отступления неуклонно отдалялся и вскоре совсем затих.

Но что-то, казалось, отвечало на его призыв ― или это он отвечал на зов чего-то? Как часто бывало с ним во сне, одна личность незаметно перетекла в другую… и он обнаружил себя смотрящим на гору, и хотя он никогда не бывал в этом месте, он откуда-то знал, что это был один из Альпийских пиков. Гора казалась ужасно высокой, полностью закрывая собой угол неба, хотя редкие облака испещрили ее грудь полосами закатных теней, делая очевидным, что до нее были многие мили ― и, несмотря на ее широкоплечий, твердоскулый вид, он знал, что это была женщина.

Боль в обрубке потерянного пальца подняла его до рассвета.

Двумя днями позже он, еле волоча ноги, поднимался по широким парадным ступеням больницы Гая, щурясь на выстроенные в греческом стиле колонны, которые вытягивались вверх, от верхушки арки парадного входа до крыши двумя этажами выше. Солнечный свет, отражавшийся от всех этих гладких камней, казался ему слишком резким, поэтому он позволил воспаленному взгляду вернуться к изучению каблуков Китса, выстукивающих по ступеням прямо перед ним.

В минувшие два дня он посещал лекции как в Гае, так и в больнице Святого Фомы, уверенный, что Аплтон сможет при необходимости подтвердить достоверность подписи, которую он подделал в прошениях о зачислении ― если, конечно, Кроуфорд решит ее оставить и на самом деле стать хирургом под именем Майкл Франкиш.

И он был в известной степени уверен, что его никто не узнает. Во-первых, доктор Кроуфорд всегда работал в больницах к северу от реки. А во-вторых, он теперь не слишком-то походил на доктора Кроуфорда ― в последнее время он усердно старался сбросить вес, чтобы к свадьбе выглядеть как можно лучше, а теперь обнаружил, что непреднамеренно теряет еще больше ― и, пожалуй, никто из тех, кто знал его неделю назад, не описал бы его как худощекого человека с глубоко запавшими глазами, каким он теперь был.

На верху лестницы Китс остановился и, нахмурившись, посмотрел на Кроуфорда. ― Ты уверен, что чувствуешь себя нормально?

― Я в порядке. Кроуфорд выудил носовой платок из кармана и вытер лоб. Голова кружилась, и ему пришло на ум, что Ньютон, должно быть, был прав, когда говорил, что свет состоит из частиц. Сегодня он чувствовал, как все эти частицы ударяют в него. Он прикидывал, какие у него шансы не грохнуться в обморок. ― Что у тебя сегодня ― Теория и Практика Медицины?

― Нет, ― ответил Китс, ― этим утром я помогаю в хирургическом отделении ― людям, выздоравливающим после камнесечения.

― Не возражаешь, если я… пойду с тобой? ― спросил Кроуфорд, изображая беззаботную улыбку. ― У меня сегодня Анатомия у старого Эшли, но боюсь, я там засну. В любом случае, думаю, будет намного полезнее посетить место, где анатомией на самом деле занимаются, чем высидеть эту чертову лекцию.