― Мы всего лишь в миле от Пунта Маестра[421], где По впадает в Адриатическое море. Лодки австрийских войск перекрыли реку прямо по курсу. Мы плывем медленно, но, тем не менее, если вы надеетесь уйти незамеченными, вам вскоре придется добираться до берега вплавь ― обоим, и тебе и твоей женщине. Теперь уже слишком поздно пытаться повернуть к берегу. Вряд ли это не привлечет их внимание. Он пожал плечами, ― Сожалею.

Внезапно Кроуфорд вспомнил все, что произошло, и возблагодарил судьбу за то, что ему удалось выспаться. ― Ничего, я понимаю, ― тихо сказал он, скатываясь с лежанки и тряся плечо Джозефины. ― Джозефина, ― сказал он. ― Нам предстоит сегодня немного поплавать.

Спуто и делла Торре помогли им привязать багаж к паре досок. ― Вещи наверняка намокнут, ― объяснил Кроуфорду делла Торре, ― когда вы будете плыть.

― Это… чертовски удачная мысль, делла Торре, ― сказал Кроуфорд, рассеянно говоря по-английски.

Берега реки были укрыты туманом, и садящееся солнце последними багряными отсветами догорало за кормой, но Кроуфорд различил растянувшуюся впереди шеренгу лодок, к которой они направлялись.

Несколько мучительных секунд он пытался придумать какой-нибудь способ избежать предстоящего заплыва. Наконец он сдался, взял Джозефину за руку и направился к корме, где они сели, сняли обувь, и надежно привязали ее к их наскоро сооруженному плоту.

― Спасибо вам, ― сказал он, перекидывая ногу через транец[422], ― но не думаю, что мы удачно распорядились деньгами. Если мы будем возвращаться обратно этим путем, я предпочту снова купить карету.

Делла Торре расхохотался. ― Ты вроде говорил, вы собираетесь в Венецию? Если сумеете вернуться, мы довезем вас хоть до Англии.

Кроуфорд спрыгнул с кормы в воду.

После недавнего тепла постели вода показалось неприветливо холодной, и когда он вынырнул на поверхность, его дыхание сбилось на судорожные, шелестящие уханья. Их импровизированный маленький плот плескался поблизости, с уцепившейся за него Джозефиной, которая перенесла погружение в холодную воду более стоически, чем Кроуфорд и, показавшись на поверхности, дышала ровно. Кроуфорд поймал уплывающую шляпу и водрузил ее обратно на свою лысую голову.

Он махнул рукой делла Торре и тихо отозвался: ― Мы, может быть, поймаем тебя на слове! ― а затем он и Джозефина взялись каждый за свой конец маленького плота и начали грести к далекому северному берегу.

ГЛАВА 25

То лед то пламень, так бросают их над Летой[423]

Туда-сюда, и чтобы пытку их усилить,

Снедает жажда их, желанье страстное коснуться

До струй манящих, что одной лишь малой каплей

Забвенье милосердное всем болям и горестям

В единый миг подарят. И близок так предмет их вожделенья;

Но Рок неумолимый не сдается, и чтоб попытки эти упредить,

Медуза из Горгон[424] брод охраняет, в сердца и души ужас поселяя,

И полчища надводных насекомых…[425]

— Джон Мильтон, Потерянный Рай

Был лишь ранний вечер, и бриз, что налетал на лагуну из-за низких песчаных холмов Лидо позади гондолы, был теплым; но Кроуфорд невольно поежился, когда увидел выполненную с филигранным искусством белую громаду Дворца Дожей и башню кампаниллы[426] поднимающуюся посреди темного горизонта, нависшего перед стремящимся вперед клювом гондолы. Лагуна была спокойна, и нос гондолы едва заметно вздымался и опадал, пока суденышко скользило по воде.

В одной руке Кроуфорд сжимал пузырек с кровью Байрона. Другая была занята обернутым в бумагу обугленным сердцем Шелли. «Поэты возвращаются», ― напряженно подумал он.

Его страшило то, что предстояло сделать, и он находил слабое утешение в созерцании водной глади, блестящей от отражений разноцветных огней города, который все еще предстояло пересечь. «Еще несколько минут можешь строить из себя беззаботного туриста», ― подумал он.

Впервые он обратил внимание, что загнутый кверху нос гондолы был металлическим и отчасти напоминал своей формой трезубый меч. Он повернулся на своем месте и махнул рукой гондольеру, привлекая его внимание, а затем указал на нос. ― Почему он выполнен в форме меча? ― спросил он.

Гондольер ухитрился пожать плечами, не нарушая мерного темпа, с которым он орудовал веслом. ― Традиция, ― ответил он. ― Гондолы в Венеции всегда его имеют. Он называется ферро[427].

Кроуфорд кивнул и снова посмотрел вперед. С того места где он сидел, ферро пробивал брешь в многоглазом, словно обнажившим бесчисленные зубы фасаде Дворца Дожей.

Он озабоченно глянул на Джозефину, которая неуютно ерзала на сиденье напротив, рядом с их сумкой и тростью Байрона. Она тоже дрожала, но скорее от лихорадки, чем от страха.

Им пришлось несколько часов идти на восток, пробираясь через марши[428] по меньшей мере столь же часто, как и шагая по дорогам, чтобы миновать шеренгу австрийских лодок, перекрывших По, и к тому времени, как они нашли рано поднявшегося рыбака, который согласился отвезти их на север в Лидо, у Джозефины начался жар, ее била дрожь, и она не могла с уверенностью сказать, где они были и какой сейчас год. Почти все время ей казалось, что они в Риме; что они только что спаслись бегством из квартиры Китса и брели сквозь развалины Римского Форума.

Несколько раз она сгибалась пополам от приступов острой боли, но когда он начал тревожиться, она сказала ему, что такое с ней случается часто, и что спазмы эти через несколько минут всегда проходят. Он беспокоился, что что-нибудь может быть не в порядке ее беременностью ― в самом деле, ее образ жизни в последнее время едва ли соответствовал тому режиму, который он порекомендовал бы будущей матери.

Белоснежные колонны церкви Сан-Джорджо[429] проплывали прямо по левому борту, отделенные сотней ярдов неспешных волн, и гондола начала забирать по широкому устью канала Сан Марко в направлении величественных сводов Церкви Сан Заккариа, расположившейся в сотне ярдов к востоку от Дворца Дожей. Теперь Кроуфорд ясно различал две колонны, стоящие на обращенной к морю стороне ярко освященной Пьяцца.

Спустя несколько минут Сан-Джорджо осталась позади, и впереди по левому борту протянулся широкий усеянный лодками коридор Большого Канала; фасады высоких раскинувшихся впереди дворцов были Византийским торжеством огней, арок и витиевато украшенных балконов.

Кроуфорд любовался этим зрелищем, пока не заметил волнение воды между гондолой и огнями.

― Быстрее, ― приказал он гондольеру, который вздохнул, но все же подналег на весло.

Кроуфорд догадался, что они были на периферии поля внимания Грай ― волнение воды, без сомнений, произвела третья сестра, слепо заворочавшаяся под водой, когда ее восприятия коснулось проплывающее мимо сердце.

Время пришло. Он положил сердце на колени, а затем, с безграничным отвращением, открыл банку. «Если бы только можно было миновать чашу сию», ― в жалкой попытке пошутить подумал он ― затем глубоко вдохнул и поднес пузырек к губам.

Каким-то образом охватившее его отвращение было столь всепоглощающим, что его даже не стошнило от вкуса чеснока, уксуса и ржавчины. Когда содержимого в банке осталось на пару ложек, он украдкой вылил остатки на дощатый настил и наступил на образовавшуюся лужицу; затем он выбросил опустевшую склянку в море, чувствуя, будто поделился ею с другом. Он вспомнил, что перед тем как Австрийцы захватили власть, Доджи ежегодно принимали участие в древнем обряде, который был призван поженить город с морем. «Помоги мне сегодня», ― мысленно попросил он темные волны.