Кроуфорд шагнул к морю ― единственной владевшей им мыслью было уплыть отсюда как можно дальше ― затем он увидел, что факел потух не совсем. Он лежал на камнях в паре ярдов слева, и его верхушка все еще тлела.

Пересиливая желание спастись бегством, он подхватил факел и махнул им в воздухе. Факел снова вспыхнул, и первым, что он увидел, было лицо Джозефины встревожено уставившееся на Байрона и змея.

Он осознал, что беспокоилась она вовсе не за Байрона, а за своего любовника ― и обуявшая его паника закалилась в налитую свинцом отчаянную ярость.

Он отвернулся от нее.

Змей повалил Байрона на землю, его длинное гибкое тело обвилось вокруг него, прижимая руки к тесно сдавленным ребрам, и когда Кроуфорд шагнул вперед, змей наклонил голову к шее Байрона и изысканно вонзил узкие зубы в его напряженное горло.

Глаза Байрона зажмурились, а губы разошлись, оскалив зубы в рычании, в котором ярость мешалась с болью и унижением ― но также и вынужденным наслаждением ― и Кроуфорд подался вперед и ткнул факелом в глаза змею.

Джозефина закричала, а языки пламени лизнули щеку Байрона и опалили седые волосы у виска, но глаза рептилии лишь повернулись вверх и безразлично скользнули по Кроуфорду, пока чешуйчатая глотка продолжала поглощать кровь Байрона.

Все еще держа одной рукой факел, Кроуфорд вытащил из кармана пиджака банку толченого чеснока и грохнул ее о камни, а затем зачерпнул полную ладонь стекла с чесноком и, содрогаясь от отвращения, опустился и вытер руку о глаза рептилии. Осколки стекла вонзились ему в ладонь, но возможность причинить таким образом ущерб новому любовнику Джозефины заставила его не обращать внимания на собственную боль.

Змееподобное существо содрогнулось, шипя и выплевывая наружу кровавые брызги, и начало моргать своими огромными глазами. Кольца его ослабли, и Байрон стряхнул их и слабо откатился в сторону, сипя и кашляя.

Кроуфорд отпрянул от монстра к Джозефине, когда золоченые крылья начали биться и жужжать, поднимая в воздух песок, покрывающий мостовую.

Существо, бывшее Полидори, снова поднялось в воздух. Его громадный вес угадывался по тяжелому покачиванию его тела. Минуту голова чудовища крутилась туда и обратно, силясь что-нибудь разобрать сквозь кровь, стекло и чеснок, застилающие его взгляд.

Затем, зависнув в воздухе на уровне плеч, существо задрожало, и его лицо начало корчиться, изменяя форму. Рыло втянулось внутрь и расширилось, и гротескно обернулось человеческими губами, чужеродной плотью на морде рептилии. ― Где ребенок? ― произнес рот. Голос был хриплым и задыхающимся, словно существу не хватило времени, чтобы слепить что-то большее, чем рудиментарные голосовые связки. ― Где ты, Джозефина?

Внезапно Кроуфорд осознал, что ребенок был ужасно важным для этого существа, гораздо более важным, чем Джозефина; эти дети, рожденные в повиновении, как Китс и Шелли, были редкостной удачей для его рода. Он склонился над Джозефиной и зажал ее рот своей кровоточащей рукой, но она вывернулась из-под него с неожиданной силой.

― Здесь, ― выдохнула она. ― Забери меня.

Голова жадно дернулась в сторону ее голоса, и когда длинное тело пулей метнулось к ним, Кроуфорд свободной рукой сграбастал Джозефину за талию и с усилием, что казалось вывихнуло плечо и защемило позвоночник, отбросил ее назад.

Голова змея с такой силой врезалась в мостовую, где она только что лежала, что осколки камня брызнули во все стороны, а тело его отбросило назад и обрушило на верхушку одной из подпиравших задание колонн, с ударом, который заставил Каза Магни загреметь, словно огромный каменный барабан.

Существо зависло теперь выше, примерно в двадцати футах над землей, и его яростно жужжащие крылья туманными золотыми пятнами окружали взирающее вниз лицо. Рот существа был вдребезги разбит о камни, и кровь бежала из него длинной покачивающейся нитью, но оно сумело выдавить одно слово.

― Где?

Рука Кроуфорда все еще была вокруг Джозефины, и он почувствовал, как она втянула в себя воздух, собираясь ответить.

В безрассудной яростной вспышке ревности он отпустил ее и выхватил из кармана пистолет, и лишь когда он взвел курок и нацелил его вверх, в размозженный рот, который она предпочла его собственному, ему пришло в голову, что Полидори нарушил свою неуязвимость, приспособив для своих нужд эту деталь человеческой анатомии.

Кроуфорд спустил курок и за вспышкой взрыва увидел, как змей кувырком полетел вверх, и сквозь отголоски выстрела услышал его крик, пронзительный, словно два тяжелых камня с визгливым скрежетом терлись друг о друга.

Джозефина завопила тоже, столь яростно извиваясь в своих путах, что Кроуфорду казалось, ее кости не выдержат.

Он поднялся и, хромая, направился туда, где лежал Байрон. Лорд безучастно уставился в мостовую под ним, но дышал.

― Ненавижу тебя, ― всхлипнула Джозефина. ― Надеюсь, что этот ребенок его. Он должен быть его ― мы уже несколько месяцев живем здесь как муж и жена.

Кроуфорд свирепо улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй окровавленной, источающей чесночное зловоние рукой.

 

ГЛАВА 23

I am moved by fancies that are curled

Around these images, and cling:

The notion of some infinitely gentle

Infinitely suffering thing.

— T. S. Eliot, Preludes

Я был во власти наважденья,

И грезил как во сне

О сердце, полном состраданья

Распятом на кресте.

— Т. С. Элиот, Прелюдии

Байрон перевернулся на спину, с рукой, прижатой к кровоточащему горлу, и лежал, вглядываясь в ночные звезды. ― Неплохо ты его, ― прохрипел он. Он со стоном сел, помогая себе свободной рукой. ― Это, конечно же, его не убьет. Он всего лишь окаменеет, и если повезет, приземлится где-нибудь, где завтра будет светить солнце, но со счетов его списывать рано.

― Верно, ― донесся из темноты скрежещущий голос, резкий от сквозящей в нем неорганической боли.

Байрон, Джозефина и Кроуфорд одновременно подпрыгнули, и факел в руке Кроуфорда испуганно качнулся.

― Забери меня! ― закричала Джозефина, ухитрившись приподняться на выставленном локте.

― Скоро, ― ответил голос.

Кроуфорд несчастно покачал головой, уставившись на Джозефину и ее внушающие ужас попытки выбраться. Он оглянулся в направлении скрывающегося во тьме холма. ― И ты еще осуждал меня за то, что я ее ударил! Ты пытался ее убить!

― Господи, Айкмэн, ― сказал Байрон, силясь подняться на ноги. ― Не разговаривай с этой тварью. Мы же…

― Убить ее, ― донесся голос, каждый звук которого, казалось, стоил существу невообразимой боли, ― это не оскорбление.

― Ты, ― крикнула Джозефина в ночную темноту, ― ты хотел… убить меня? Она ухитрилась подняться в шаткой коленопреклоненной позе, с руками стянутыми за спиной.

Кроуфорд воззрился на нее в изумлении. ― Конечно, он хотел тебя убить. Ты только посмотри на эту долбаную дыру в мостовой, где бы ты лежала размазанная в лепешку как твоя сестра ― словно раздавленное насекомое, если бы я не отбросил тебя в сторону!

Он вернулся обратно и склонился над ней. ― Послушай меня, ― сказал он. ― Слушаешь? Хорошо. Ему нужно чтобы ты умерла. После того как тебя похоронят, ты словно яйцо дозреешь и дашь рождение семени, которое он посеял в твоей крови, этому продолжению его самого, которое выберется наружу из твоей могилы. А затем, немного погодя, ты родишь того, кто мог бы когда-нибудь стать нашим ребенком, но будет к тому времени одним из этих созданий.

Он беспощадно рассмеялся. ― Здесь не может быть никаких «ну-во-всяком-случае»! Наш ребенок мог бы стать как Шелли и Китс, приговоренным быть связанным с нефелимами обстоятельствами своего рождения, но этот ребенок был бы вообще лишен любой человеческой жизни. Такого никогда не бывало, по крайней мере, с тех старых добрых ветхозаветных дней, когда Ной еще не родился.