― С одной стороны, эта поэзия не получит мировой известности, а с другой, она не будет восприниматься как поэзия Байрона. Это будет лишено для тебя всякого смысла.

Байрон выглядел загнанным в ловушку. ― Таким образом, ты полагаешь, что это устранит все возможно имеющиеся у меня колебания ― что после того как я отрекусь от поэзии, у меня больше не останется причин не сделать этого.

― Точно.

Байрон с ненавистью посмотрел на Кроуфорда. ― Я… сделаю это. Он насмешливо возвел очи. ― Полагаю, мне будет дозволено опубликовать всю ту писанину, что я уже накропал? Ее изрядно уже поднакопилось.

― Конечно, ― сказал Кроуфорд. ― Следующие несколько лет можешь… кровоточить ею.[384]

Байрон издал жесткий, похожий на лай смешок, а затем повернулся к Хобхаусу. ― Я обещаю, ― сказал он.

Хобхаус потянулся над столом и пожал руку старого друга. ― Спасибо, ― ответил он. 

ГЛАВА 22

Quaff while thou canst: another race,

When thou and thine, like me, are sped,

May rescue thee from Earth's embrace,

And rhyme and revel with the dead.

— Lord Byron,

«Lines Inscribed upon a Cup Formed from a Skull»

Так пей до дна, недолог век,

Твой род, как прежде мой, промчится,

И вот уж гордый человек

На корм червям едва годится.

Пройдут года, и род другой,

Что рифмой словно ты играет,

Найдет тебя в земле сырой,

И смерть с распутством обвенчает.

— Лорд Байрон,

«Стихи, начертанные на чаше, сделанной из черепа»

 

Хобхаус отбыл шесть дней спустя.

В Каза Ланфранки к тому времени царил хаос. Ханты остановились в расположенной поблизости гостинице до тех пор, пока все имущество Байрона не упакуют для предстоящей поездки в Геную, но в опустевшие комнаты палаццо переместили собак и обезьян Байрона, чьи клетки и конуры были разобраны и упакованы, и неугомонные животные с лихвой восполняли шум, поутихший с исчезновением детей Хантов. Байрон время от времени делал вид, что забыл о том, что дети уехали, и объяснял лай и верещанье как идиотские требования и жалобы на жаргоне кокни.

Весь день Байрон пил вино и весь вечер ― джин, и его настроение поминутно менялось от легкомысленного веселья до обидчивой мрачности. Он сказал Кроуфорду, что в тот день, когда он спас его из притона нефандо, он собирался встретиться с нотариусом и написать завещание, но Тереза настолько расстроилась лишь от одной мысли, что он может когда-нибудь умереть, что ему пришлось отменить эту встречу. Она заставила его пообещать, что он забудет об этой идее, и Байрону нравилось намекать, что ему, без сомнения, суждено умереть в предстоящем им предприятии, и что именно Кроуфорд будет виноват в том, что Тереза не получит ни пенни из его денег.

Наконец, двадцать седьмого сентября, Байрон был готов к отъезду. Почти все его слуги и большая часть имущества отправились из Ливорно на север на борту фелюки, в то время как он, Тереза и Кроуфорд путешествовали по суше в Наполеоновском экипаже; животные шумно бесновались в тесных временных клетках, погруженных в салон и на крыши двух карет, что следовали за экипажем их хозяина.

Сердце Шелли лежало в отделении под сиденьем кареты, по-прежнему завернутое в мясницкую обёрточную бумагу.

Байрон был разражен тем, что пришлось встать так рано, и грубо приказал Кроуфорду ехать на козлах вместе с кучером. Тереза сопровождала его только до Лериче и собиралась совершить путешествие до Генуи с Трелони, и Байрон сказал Кроуфорду, что хочет побыть с ней наедине все то время, что ему отпущено.

Три нагруженные кареты тронулись в путь в десять, но им потребовалось целых полчаса чтобы проехать сотню ярдов по Лунг’Арно: лошади встречных карет сходили с ума, заслышав визги обезьян и крики попугаев, дети и собаки толпами собирались вокруг колес, а женщины высовывались из окон вторых и третьих этажей и бросали цветы и платки. Кроуфорд снял шляпу и радостно махал провожающим их людям.

Праздничное настроение улетучилось, когда они повернули к северу на более широкую улицу ― в окружении конных австрийских солдат, конвоирующих их спереди и сзади, подчеркивая, что правительство всецело одобряет отъезд Байрона ― и по левую сторону от них протянулись строения Университета, в котором Кроуфорд и Джозефина столь мирно проработали целый год.

На некотором удалении от них наклонилась печально известная Падающая Башня, создавая впечатление, что они ехали под уклон.

В течение дня Байрон несколько раз останавливал карету, чтобы поесть, выпить и успокоить животных, и прогуляться с Терезой по раскинувшимся вдоль дороги лугам. Кроуфорд скрывал свое нетерпение и избегал даже смотреть на север, на случай если Байрон наблюдает за ним, так как был уверен, что лорд расценит его напряженный взгляд как возражение против этих задержек и назло может сделать остановки еще более частыми.

Лишь на закате три кареты, наконец, повернули к западу, на идущую к морю дорогу, пересекли мост через реку Вара[385] и вкатились в Лериче. Экипаж, в котором путешествовали Ханты, стоял пустой позади гостиницы, а Боливар встал на якорь в маленьком порту, но когда они выбрались из кареты и поднялись в отель, они обнаружили, что Хант и Трелони отправились прогуляться вдоль берега к расположенному к югу Каза Магни. И Кроуфорд и Байрон вернулись обратно на улицу.

― Должно быть, слоняются по берегу и сочиняют сонеты к Шелли, ― сказал Байрон, наблюдая, как кучер отвязывает багаж с крыши его кареты. С моря дул холодный ветерок, и он поежился и застегнул пуговицы жакета, хотя лицо его в льющемся из окон гостиницы свете блестело от пота. ― Нет смысла отправляться туда вслед за ними.

Кроуфорд жадно вглядывался в южном направлении. ― Разве не следует сначала… разведать местность? Джозефина где-то там…

Байрон кашлянул. ― Завтра, Айкмэн. Если она тебя увидит раньше времени, она ведь может просто сбежать, верно? Вглубь страны в Каррара[386], притянутая мрамором, из которого здесь изготавливают все статуи, или через залив в Портовенере. Если ты не можешь… Он снова закашлялся, затем чертыхнулся и толкнул дверь гостиницы.

Кроуфорд последовал за ним внутрь. ― Ты… в порядке? ― обеспокоенно спросил он.

― Нет, черт побери, доктор, я не в порядке ― по мне что, можно сказать, что я в порядке? Байрон извлек из кармана фляжку, трясущимися пальцами отвинтил крышку и приложился к горлышку. Кроуфорда замутило от паров голландского джина. ― Здесь я уязвим, ― продолжил Байрон. ― Методы карбонариев и так помогают все хуже, ― а в этом проклятом заливе проку от них и того меньше. Он взглянул на ведущую наверх лестницу. ― Было чистым безумством доставить сюда Терезу.

― Думаешь, ― начал Кроуфорд; затем задумался, как следует закончить этот вопрос, ― ты будешь способен отправиться со мной и Джозефиной? Он остановился, не желая, чтобы Байрон подумал, что относительного этого могут быть какие-то сомнения. ― Думаю, тебе было бы тогда нелишним поспать.

― Блестящее предписание, доктор. Байрон завинтил крышку обратно и убрал фляжку в карман. ― В таком случае, не будите меня завтра рано, ладно.

Байрон хромая направился к лестнице. Его заметно лихорадило, и Кроуфорд, наблюдая за его отступлением, задавался вопросом, сможет ли Байрон поехать, и если так, сможет ли он пережить предстоящее путешествие в Венецию и трудности, которые их там ожидают.

«Собственно, ― подумал он, ― сможет ли вообще кто-нибудь из нас все это пережить».

Не желая встретить Ханта и Трелони, когда они вернутся, Кроуфорд поднялся наверх в свою комнату.