В конце концов, он ведь был акушером — an accoucheur — и, несмотря на те два года, что он провел, штопая раны и отпиливая раздробленные конечности моряков Его Величества во время войн с Испанией и Соединенными Штатами, его призванием было принимать роды. Хотел бы он, чтобы о матери Джулии тогда позаботился кто-нибудь с его уровнем квалификации.

Сложные роды в больнице Святого Георгия заставили его и Бойда упустить экипаж, который они заказали заранее на юг от Лондона, и пока они дожидались следующего в баре на постоялом дворе[48], Бойд раздраженно спросил его, почему, после всего замудреного хирургического обучения, его угораздило связать свою карьеру с областью медицины, которая не только заставила его опоздать на свою свадьбу, но с которой «старые бабки и так прекрасно справляются уже тысячи лет».

Кроуфорд попросил принести еще один кувшин, снова наполнил свой бокал, и попытался объяснить.

― Во-первых, Джек, они не так уж «прекрасно» с ней справляются. Для большинства будущих матерей было бы лучше родить вообще без чьей-либо помощи, чем рожать с повивальными бабками. Меня обычно вызывают только после того, как повивальная бабка допустит какую-нибудь ужасную ошибку, и некоторые картины, которые я там застаю, заставили бы побледнеть даже тебя. Да, даже тебя с твоими шрамами, оставшимися после Абукира и Трафальгара. К тому же, все по другому, когда речь заходит о жизни младенца. Это человек, о котором… о котором, знаешь ли, не выдумаешь никаких ну-по-крайней-мере. «Ну, по крайней мере, он знал, на что шел, когда подписывался на это» или «Ну, по крайней мере, если кто-либо заслужил этого, то точно он» или «Ну, по крайней мере, с ним была его вера, поддерживающая его в эти трудные минуты». Это человек, который не может видеть, осознавать или соглашаться с чем-либо, но он сможет, дай только время ― и вот почему нельзя удовольствоваться просто высоким уровнем выживаемости, как это устроило бы тебя э-э… ну, например, с рассадой помидоров или приплодом породистой собаки.

― Думаю, ― сказал Бойд, ― люди все же скоро поумнеют и все образуется. Этого действительно достаточно чтобы занять всю твою жизнь?

Кроуфорд прервал тираду, чтобы осушить бокал, и потребовал принести еще кувшин. ―Э-э… да. Да. Обыкновенное застарелое ханжество ― вот что сохраняет такое первобытное положение вещей. Это оно сделало запретной зоной джунгли, непроходимые дебри, которыми поросла эта область медицины. Даже теперь доктор ― если он мужчина ― может обычно принимать роды, только если роженица накрыта простыней. Он должен сделать все возможное на ощупь, вслепую, поэтому довольно часто он перерезает пуповину в неправильном месте, и мать или ребенок умирают, истекая кровью. И никто до сих пор даже не попытался выяснить, какие виды продуктов будущей матери следует есть или не есть, чтобы ребенок родился здоровым. А вся чертова «литература» на эту тему ― просто сборище дурацких гипотез, суеверий и ошибочно занесенных в каталог ветеринарных записей.

Прибыл новый кувшин, и Бойд за него заплатил. Кроуфорд, все еще погруженный в свои мысли, рассмеялся, хотя его хмурый взгляд так и не разгладился.

― Черт, да ты только послушай, ― продолжал он, машинально наполняя свой бокал, ― каких-то несколько лет назад я отыскал в библиотеке Корпорации Хирургов швейцарскую рукопись, числящуюся в каталоге под темой кесарево сечение, в большой папке известной как Сборник Менотти[49]… и я обнаружил, что она была вообще не о рождении. Человек, который заносил рукопись в каталог, просто смотрел на рисунки в обратном порядке.

Бойд нахмурился при этих словах, затем вопросительно поднял брови. ― Ты что хочешь сказать, это была рукопись о том, как засунуть ребенка обратно в женщину?

― Почти. Это была процедура помещения хирургическим путем маленькой статуи внутрь человеческого тела. При этих словах Кроуфорду пришлось вскинуть руку, призывая Бойда помолчать. ― Позволь мне докончить. Рукопись была написана по-латински, с сильными сокращениями, словно хирург, который оставил эти записи, просто делал заметки для себя и никогда не предполагал, что их будет читать кто-нибудь другой. Рисунки тоже были лишь грубыми набросками, но я, тем не менее, вскоре осознал, что даже тело, в которое помещали статую, было не женское, а мужское. И, тем не менее, уже несколько сотен лет эта рукопись значится в каталоге как работа на тему кесарева рождения!

Сквозь гостиничное окно он увидел экипаж, въезжающий в эту минуту на двор, и в несколько больших глотков осушил свою кружку. ― Вот и наш экипаж до Варнхема, где мы встретимся с Аплтоном. В любом случае, ― сказал он, когда они поднялись и подхватили свой багаж, ― теперь ты знаешь, почему я не верю, что принятие родов может стать организованным умением в сколь-нибудь обозримом будущем.

Кроуфорд и Бойд вытащили свой багаж на улицу и через мостовую направились к стоящему неподалеку экипажу. В экипаж запрягали свежих лошадей, а возница уже куда-то ушел, по всей видимости, в бар, который они только что покинули.

― Ну? ― сказал в конце концов Бойд. Когда Кроуфорд обратил к нему непонимающий взгляд, он продолжил почти в гневе, ― Так зачем этот Макарони[50] хотел засунуть статую кому-то внутрь?

― А! Да, точно, ― Кроуфорд на минуту задумался об этом, затем пожал плечами. ― Я не знаю, Джек. Это было семь или восемь столетий назад. Вероятно, никто этого так и не узнает. Но моя точка зрения…

― Я уже слышал твою точку зрения, ― потеряв интерес, заверил его Бойд. ― Тебе нравится принимать роды.

А теперь вот его новая свояченица нарушила традиционные свадебные ритуалы плодородия. Кроуфорд улыбнулся, глядя как Джулия сбежала от отца и священника, которые разговаривали возле окна гостиной, и направилась туда, где стояли они с Бойдом.

― Ну, почти все прошло по шотландским традициям, дорогой, ―  сказала она, наклоняясь чтобы поднять бисквит, оставленный Джозефиной на полу. ― А это в любом случае была не овсяная лепешка ― это был Биденденский[51] кекс из графства Кент по ту сторону Уилда. Она протянула его Кроуфорду.

― О, я их помню, мисс… э-э, миссис Кроуфорд, ― сказал Бойд, который вырос в Сассексе. ― Они обычно нарасхват на Пасху, верно?

― Именно так, ― сказала Джулия. ― Майкл, не пора ли уже взойти на борт экипажа мист… на борт твоего экипажа и отбыть в плавание. Уже темнеет, а до Гастингса[52] несколько миль.

― Ты права. Он опустил бисквит в карман пальто. ― К тому же к полудню мы должны быть на лодке, идущей в Кале[53]. Я пойду, попрощаюсь.

Аплтон и Бойд оставались здесь и собирались назавтра взять отдельные экипажи до Лондона. Он нашел их и пожал им руки, улыбаясь чтобы скрыть неожиданный, малодушный порыв вернуться вместе с ними, и оставить более отважным душам все это предприятие с супружеством.

Джулия приблизилась к нему сзади и тронула его за плечо. Он кивнул на прощанье своим друзьям, затем повернулся, взял ее за руку и повел к парадному входу.

Луна скрылась и вновь вынырнула из крепко сбитых облаков над головой, пока их ландо, стуча колесами, двигался по прибрежной дороге. Поднялся сильный ветер, который почти заглушал дыхание далеких волн. Кроуфорд поплотнее укутал себя и Джулию меховым пледом, благодаря небеса, что верх кареты был поднят; наблюдая, как пар от его дыхания клубами улетает в сторону, он милосердно понадеялся, что кучер, прежде чем они отбыли, изрядно хлебнул брэнди старого мистера Кармоди.

Необузданность этой ночи, казалось, передалась лошадям, так что они почти галопом мчались в упряжке. Их уши были прижаты, из-под копыт сыпали искры, даже несмотря на то, что дорога не была особенно кремнистой. Карета стрелой промчалась через, к счастью, пустые улицы сент-Леонардс[54] спустя лишь неполных десять минут, после того как они выехали из Бэксхил-он-си, и вскоре после этого Кроуфорд увидел впереди огни и строения Гастингса и услышал, как кучер клянет лошадей, заставляя их умерить свой пыл.