Не беспокойся… я женился на тебе, потому что люблю тебя… а не потому, что ты была девственницей.

Джулия сказала, тряхнув головой:

Я знала, что у тебя современные взгляды… и что ты не станешь придавать этому значения… но все равно я должна была тебе об этом сказать.

"Современные взгляды", — почти забавляясь, подумал Марчелло. Фраза была похожа на Джулию и возмещала недостающую девственность. Фраза была невинна, но невинность была иной, нежели он себе представлял. Взяв жену за руку, он сказал:

Давай не будем больше об этом думать, — и улыбнулся ей. Джулия улыбнулась ему в ответ. Но одновременно глаза ее снова наполнились слезами, которые потекли по щекам. Марчелло запротестовал: — Ну же… что с тобой такое? Ведь я же сказал тебе, что для меня это не имеет значения!

Джулия повела себя необычно. Она обняла его за шею, но, спрятав лицо у него на груди, нагнулась так, что Марчелло не мог ее видеть.

— Я должна сказать тебе все?

— Что «все»?

— Все, что со мной случилось.

— Но это неважно.

Прошу тебя… это будет проявлением слабости… если я не скажу тебе, мне будет казаться, что я что-то от тебя скрываю…

Да зачем же? — спросил Марчелло, гладя ее по волосам. — У тебя был любовник, кто-то, кого, как тебе казалось, ты любила или кого действительно любила. Зачем мне это знать?

Нет, я его не любила, — вдруг ответила она почти возмущенно, — я никогда не считала, что люблю… мы были любовниками почти до дня нашей с тобой помолвки… но это был не молодой человек, как ты… это был шестидесятилетний старик: отвратительный, жестокий, злой, требовательный… друг семьи, ты его знаешь.

— Кто это?

— Адвокат Феницио, — коротко сказала она.

Марчелло подскочил:

— Но он был одним из свидетелей!

Он силой настоял на этом… я не хотела, но не могла отказать… хорошо еще, что он позволил мне выйти замуж…

Марчелло вспомнил, что адвокат Феницио, которого он часто встречал в доме Джулии, всегда был ему несимпатичен: маленький блондинчик, лысый, в золотых очках, с безгубым ртом и остроконечным носом, который морщился, когда адвокат смеялся. Как помнилось Марчелло, это был человек спокойный и холодный, но за спокойствием и холодностью скрывались агрессивность и неприятная наглость. Феницио был физически крепок, в жаркий день он как-то снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив белые сильные мускулистые руки.

— Но что ты в нем нашла? — невольно воскликнул Марчелло.

— Это он что-то нашел во мне… и очень рано… я была его любовницей не месяц, не год, а шесть лет.

Марчелло быстро посчитал в уме: Джулии был сейчас двадцать один год или чуть больше, значит… Он повторил изумленно:

— Шесть лет?

— Да, шесть лет… мне было пятнадцать, когда… ты понимаешь?

Марчелло заметил, что, хотя Джулия и говорила о вещах, по всей видимости, причинявших ей душевную боль, она сохранила свою обычную тягучую, добродушную манеру, словно речь шла о ничего не значащих сплетнях.

— Он воспользовался мною, можно сказать, прямо в день смерти бедного папы… если не в тот самый день, то очень скоро. Кстати, я могу назвать тебе точную дату: едва прошла неделя после похорон отца… заметь, он был папиным близким другом и доверенным лицом. — Она помолчала, словно для того, чтобы молчанием подчеркнуть подлость адвоката, а затем продолжала: — Мама только и делала, что плакала и, разумеется, часто ходила в церковь. Он пришел как-то вечером, я была дома одна, мама куда-то ушла, а прислуга была в кухне… я сидела в своей комнате за столом и делала уроки… я была в пятом классе гимназии и готовилась к аттестату. Он вошел на цыпочках, подошел ко мне сзади, склонился над заданием и спросил, что я делаю… я ответила ему, не обернувшись… у меня не возникло ни малейших подозрений, во-первых, потому, что я была невинна — тут ты можешь мне поверить, — как двухлетняя девочка. Во-вторых, потому, что для меня он был почти как родственник… я звала его дядей, представь себе… итак, я сказала ему, что готовлю задание по латыни, а он знаешь, что сделал? Взял меня за волосы, одной рукой, но крепко… он часто делал так, в шутку, потому что у меня были великолепные волосы, длинные, вьющиеся, он говорил, что у него руки так и чешутся… Почувствовав, как он тянет меня за волосы, я и тогда подумала, что это шутка, и сказала: "Пусти меня, ты мне делаешь больно…" — но он заставил меня встать и, продолжая держать за волосы, повел к кровати, стоявшей, вот как сейчас, в углу у двери. Я, представляешь, была так невинна, что все еще не понимала, и, помню, сказала ему: "Оставь меня… я должна делать уроки". В этот момент он выпустил мои волосы… нет, не могу тебе сказать.

Марчелло хотел было попросить ее продолжать, думая, что ей стало стыдно, но Джулия остановилась только ради постепенного нагнетания эффекта и чуть погодя заговорила снова:

— Хотя мне еще не было пятнадцати лет, я уже была хорошо развита как женщина… я не хотела говорить тебе об этом, потому что, как только я начинаю вспоминать, мне становится плохо… Он отпустил мои волосы и схватил меня за грудь, да с такой силой, что я не могла даже кричать и почти потеряла сознание… Может, я и в самом деле упала в обморок… потом не знаю, что случилось: я оказалась распростертой на кровати, а он был на мне, и я все поняла, но силы покинули меня, я была словно вещь в его руках, пассивная, неподвижная, безвольная. Поэтому он сделал со мной все, что хотел. Потом я плакала, а он, чтобы утешить, сказал, что любит меня, что он от меня без ума — знаешь, то, что говорят обычно… На тот случай, если ему не удалось убедить меня, он запретил мне рассказывать о случившемся маме, если я не хочу, чтобы он разорил нас — кажется, в последнее время у папы было несколько неудачных дел, и наше материальное благополучие зависело теперь от этого человека. Потом он приходил еще несколько раз и всегда неожиданно. Он входил в мою комнату на цыпочках, склонялся надо мной, спрашивал строго: "Сделала уроки? Нет? Тогда пойдем делать их со мной…" — а потом обычно брал меня за волосы и тащил к кровати. У него была просто страсть хватать меня за волосы. — Она рассмеялась от души, вспомнив об этой привычке бывшего любовника, как смеются над характерной и милой чертой. — Так продолжалось почти год. Он по-прежнему клялся, что любит меня, и, не будь у него жены и детей, он бы женился на мне. Не могу сказать, что он был неискренен. Но если бы он действительно любил меня, доказать это можно было бы единственным способом: надо было оставить меня в покое. В общем, через год, в отчаянии, я попыталась освободиться от него: я сказала ему, что не люблю его и никогда не любила, что так продолжаться не может, что я ничего не делаю, что я мучаюсь, что не сдала экзамены, и, если он не оставит меня в покое, я буду вынуждена бросить гимназию. Тогда он, представь себе, отправился к маме и заявил ей, что понял мой характер и убедился, что я не создана для учебы, а поскольку мне уже шестнадцать, работа подошла бы мне больше. Для начала он предложил мне место секретарши в своем кабинете, ты понимаешь? Разумеется, я сопротивлялась как могла, но бедная мама сказала мне, что я неблагодарная, что адвокат сделал и продолжает делать нам столько добра, что я не должна упускать подобный случай, и в конце концов я вынуждена была согласиться. В его конторе мы оставались с ним целый день, можешь себе представить? И в конце концов я перестала сопротивляться, мне казалось, что для меня больше нет надежды, я стала фаталисткой… но когда год назад ты сказал мне, что любишь меня, я сказала ему, что на сей раз все кончено. Он, будучи к тому же трусом, запротестовал и стал угрожать, что пойдет к тебе и все расскажет. Тогда знаешь, что я сделала? Я схватила острый нож для бумаги, лежавший у него на столе, приставила острием ему к горлу и сказала: "Если ты это сделаешь, я убью тебя", а потом еще добавила: "Он узнает о нашей связи… как положено… но скажу ему об этом я, а не ты… с сегодняшнего дня ты для меня больше не существуешь… и если только ты попытаешься встать между мной и им, я убью тебя… пойду на каторгу, но убью…" Я сказала это таким тоном, и он понял, что я не шучу. И с тех пор — молчок, вот только, чтобы отомстить, написал анонимное письмо, где говорилось о твоем отце.