— В этой камчатской гавани стоим не больше, чем потребуется для пополнения воды и угля. Затем сразу же идем на север, — мундштук скользнул вдоль берега Камчатки и остановился: — База становится в Кроноцком заливе, мы же выходим на охоту, — он опять рассмеялся. — У вас, Микальсен, будет время побеседовать с господином комиссаром. Только берегитесь, чтобы он вас в большевика не превратил.

Микальсен ответил деланным смешком. Бромсет продолжал:

— Теперь о первых наших шагах у русских... Бромсет говорил ровно, голос его звучал спокойно.

Микальсен только задавал вопросы и соглашался. Возражать и спорить он не решался. Этот гарпунер Отто Грауль, то есть Юрт Бромсет будет на какое-то время фактическим командиром флотилии. Так было приказано, и его дело слушаться и выполнять.

Вы меня плохо слушаете, Микальсен, — строго заметил гарпунер.

Извиняюсь, господин Бромсет, — теперь капитан не пропускал ни одного слова своего странного гарпунера

Бромсет ушел из его каюты через два часа. Выйдя на палубу базы, он, покуривая, смотрел на порт, похожий на огромный муравейник. Но Бромсет ни к чему не приглядывался. Мысли его были далеко. В письме Дайльтона было сказано, что советским уполномоченным на флотилии будет капитан Северов. Сын русского китобоя. Не тот ли это Северов, который угнал шхуну «Диана» из бухты Круглых ворот? У гарпунера была хорошая память. Жаль, что ему тогда не удалось увидеть этого большевика, а еще жаль, что он ускользнул и угнал такую прекрасную шхуну, как «Диана». Тогда у Коннорса, — по губам гарпунера скользнула улыбка при воспоминании одного из своих прежних имен, — было намерение забрать «Диану» себе. Теперь же она у американца Дайльтона, как впрочем и все переходит к американцам после этой войны. Даже он, Отто Грауль, и то получил приказ сотрудничать с американцами и выполнять их задания. Впрочем наплевать на кого работать. Больше бы платили, и только. Бромсет выколотил трубку и спрятал ее в карман, а мысли все еще занимал Северов: «Ну, что же, господин большевик, посмотрим, кто из нас более ловок. Грауль еще никому не давал себя обставить, и операцию «Концессия» он проведет так же успешно, как и все предыдущие. Если же ему кто станет мешать, то уж он сумеет с тем разделаться». Грауль опять улыбнулся, представив себе лица Осипова и Норинова, когда он сообщит о том, что Северов жив и даже является уполномоченным Советского правительства на норвежской флотилии. «Как там, на Камчатке, сейчас чувствуют себя и Осипов и Норинов? Неважно, должно быть...»

Гарпунер неторопливо спустился с базы на пристань и направился в город, чтобы весело провести вечер перед серьезной работой.

На рассвете флотилия «Вега» выбрала якоря и, выйдя из порта Нагасаки, взяла курс на Камчатку.

Грауль стоял у борта. Уже надвигался вечер и горизонт затянула мгла. «Вега», рассекая волны, медленно и тяжело шла вперед. Разбитые волны шипели у бортов, цепляясь за них белыми обрывками пены. «Скоро мы будем у русского берега», — думал Грауль. Кроваво-красный диск висел в серо-голубоватом небе, перерезанный тонкой цепочкой неподвижных облаков. На фоне солнца они казались черными. Червонная дорожка легла через темное море, похожая на полоску крови. «К утру заштормит», _ машинально отметил Грауль и с огорчением подумал, что это может задержать флотилию в море, на какое-то время оттянет приход в Россию.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Океан дышал влажным холодноватым бризом. Он нес на Петропавловск запах морских просторов, растрепанными черными космами тянул к берегу горьковатым дым судов, которые стояли в гавани Кошка.

Ранняя весна давно слизала с крутых сопок последние следы зимы, и теперь они были в рыжих оспинах глины и зеленых пятнах молодой травы. Лес на Никольской и Сигнальной горах стоял угрюмой грязно-серой щетиной. Черные березы, так непохожие на своих веселых сестер с материка, медленно просыпались от зимней спячки.

По небу на запад неторопливо ползли тяжелые темные тучи. Где-то в центре камчатской земли их подстерегали Ганальские востряки. Напоровшись на них, тучи истекут проливным дождем. Иногда тучи расступались, открывая голубоватые бездны, и тогда на город, рассыпавшийся по склону сопки, падали солнечные столбы. Петропавловск на недолгие секунды оживлялся. Гавань прятала в глубину, на самое дно, серые краски, и вода становилась голубовато-нежной, искрилась бесчисленными ослепительными огоньками. Точно перемигиваясь с ними, поблескивали окна домиков, яркими языками пламени вспыхивали флаги на зданиях губкома и губисполкома.

Вот уже два года как разгромлены последние банды Меркуловых, и на всей камчатской земле окончательно установилась Советская власть.

«А многое ли изменилось?» — с горечью думал пожилой моряк в потертом коротком пальто и надвинутой на глаза потрепанной морской английской фуражке с облезлым козырьком. Воротник пальто был поднят. На шее зеленел шерстяной шарф, повязанный большим узлом.

Моряк стоял на обочине единственной городской улицы, взбегавшей на сопку булыжной лентой, и рассматривал порт. Небольшие, в припухлых веках серые глаза смотрели тоскливо. Взгляд рассеянно скользил по пароходам, над которыми развевались японские, канадские, аргентинские, английские флаги. Среди них терялись три—четыре советских. Вон у стенки стоит старенький миноносец, единственное военное судно, несущее охрану советского побережья от мыса Дежнева до Посьета, а вон два транспорта под красным флагом. Один из них, «Кишинев», уже вторую неделю стоит в гавани. Но, кажется, погрузочные работы на нем закончены, и завтра он уйдет во Владивосток.

Моряк не мог сдержать тяжелого вздоха. Потом достал короткую трубку из темно-вишневого дерева с окованной по краям чашечкой, сунул ее в зубы и похлопал по карманам пальто, отыскивая коробку с табаком. Тут он вспомнил, что табак кончился еще утром, и, не выпуская из зубов трубки, сердито сплюнул и пробормотал ругательство. Широкое загорелое лицо с глубокими морщинами стало еще мрачнее.

Больше недели слоняется на берегу боцман Максим Остапович Журба. В Петропавловск он пришел из Панамы на аргентинском судне. Когда капитан узнал, что Журба русский, то спросил с издевкой:

— К большевикам в гости идете? Их родственник? Журба промолчал.

— Хорошо, я беру вас палубным матросом. За еду, койку и дорогу отработаете во время перехода. Платы не будет.

И Максим Журба снова промолчал. Он был готов снести все, лишь бы снова оказаться на родной земле. После трагического рейса «Дианы» оставшиеся в живых моряки вначале держались вместе, но голод и нужда разбросали их в разные стороны. Журба стремился домой, но как только капитаны пароходов, идущих к берегам революционной России, узнавали, что он русский, его немедленно списывали на берег. Аргентинец не сделал этого только потому, что к выходу в рейс трое из палубной команды не явились на борт. Вот и стал Максим Журба рядовым матросом.

Обидно, когда идет пятый десяток, а тобой помыкают, но приходится терпеть. Рейс был не из легких, да и боцман, подлаживаясь под капитана, издевался над Журбой, ставил на самые грязные и унизительные работы. Посылая мыть гальюны, цедил с ехидным смешком:

— Хе-хе... Может, ты и там революцию сделаешь?

Журба по-прежнему молчал. Только темное лицо его багровело сильнее и зубы стискивались крепче.

И вот он в своей стране, а для него нет ни места, ни работы. Максим только что из порта. Там и без него десятки безработных моряков осаждают суда. Но спроса на рабочие руки нет.

Кое-кому из счастливцев удалось все же попасть на иностранные пароходы. Журба же дал себе клятву: никогда больше он не поднимется на палубу, над которой поднят чужой флаг. Он будет ходить только на русском судне! Сейчас их мало осталось: многие лежат на дне, а еще больше угнано за границу. Но Максим уверен, что придет время, когда судов под красным флагом в этой гавани будет больше, чем сейчас стоит под пестрыми иностранными. Журба дождется того дня, а пока можно и потерпеть.