— Господина Лигова Новый год встречать не будет!
А ведь до Нового года осталась всего неделя. Клементьев пытался отогнать печальные мысли и сказал как можно веселее:
— Господин Белов Константин Николаевич стал капитаном «Надежды».
— Вернулся. — Глаза Лигова засияли. — Зовите его…
Он безуспешно попытался приподняться, но на лице отразилась боль.
— Лежи, лежи. Больше ни слова, — потребовал Северов. — Завтра расскажем, какие новости в газетах. Тут мы получили их чуть ли не за год. Спи!
Он пожал руку Олегу Николаевичу. Клементьев последовал его примеру, и они вышли из кабинета, провожаемые лихорадочным взглядом Лигова. Даже когда плотно закрылась дверь и бронзовая ручка, повернувшись, застыла, Лигов долго смотрел на нее, точно звал друзей…
…Ночью Тамара, положив голову на грудь Георгия, слушала, как бьется его сердце. Они долго молчали. Георгий нежно гладил волосы жены.
На грудь Георгия упала слеза Тамары, вторая, третья…
— Тамара, ты плачешь? — прошептал испуганно Георгий и, обняв голову жены, поднял ее лицо к себе. Слабый свет лампады упал на него, и Георгий Георгиевич с изумлением увидел, что Тамара улыбается.
— Что ты, что с тобой? — уже испуганно спрашивал Клементьев, но Тамара молчала, потом, сильным движением высвободив голову из рук мужа, прошептала:
— Георгий… я буду матерью.
Она снова спрятала голову на груди мужа и услышала, как застучало его сердце, и ей показалось, что в этот момент где-то под ее сердцем откликнулось что-то новое-новое, возникающее из таинственных глубин жизни. «Он», — подумала Тамара и крепче обняла мужа.
В этот момент перестало биться сердце Лигова.
Утром на крик Насти, первой вошедшей в кабинет, сбежались все. Капитан Удача лежал на спине с закрытыми глазами. В его сложенных на груди руках моряки увидели квадратную дощечку сандалового дерева с вырезанным на ней барельефом Марии. Это был подарок гавайцев в день проводов из Гонолулу русских китобоев.
На маленькой тумбочке, что стояла рядом, белел конверт. Северов осторожно, точно боясь разбудить Лигова, взял его и, прочитав надпись, протянул Клементьеву. На конверте рукой Олега Николаевича было написано:
«Русскому китобою господину Клементьеву». «Почему только мне, — подумал Георгий Георгиевич, — а не Северову, не нам обоим?» Он взглянул на Алексея Ивановича. Тот стоял у тела друга и, не отрываясь, смотрел на спокойное лицо Олега Николаевича. «Вот и ты ушел, Олег, — говорил про себя Алексей Иванович. — Ушел навсегда, и я остался один. Не сбылись наши мечты. Что же мне делать? Мы ведь с тобой и не простились…»
В темных глазах Алексея Ивановича было столько горя, что Клементьев поспешил его увести.
— Пойдемте, — тихо сказал он, тронув Северова за руку. — Пойдемте!
Тот не в силах был ответить и только часто закивал. Они осторожно вышли из кабинета.
— Надо послать за Ходовым и Мэйлом, — сказал Клементьев заплаканной Насте.
Он сейчас как бы стал на место Лигова, заменил его, почувствовал ответственность за судьбы всех людей этого дома, судьбу китобойного промысла, который начал капитан Удача. «Какая злая ирония. Капитан Удача, которого преследовали одни несчастья», — думал Клементьев.
— Я побегу. — Настя сочувственно посмотрела на тихо плакавшую Тамару и, глубоко вздохнув, направилась к двери. — Я одним духом!
— Садись! — Клементьев пододвинул Тамаре кресло, погладил по голове. — Такова жизнь — радость сменяет горе, улыбку — слезы, жизнь — смерть, а смерть — жизнь. Это и есть жизнь.
Северов, опустившись в кресло, закрыл лицо руками, поставил локти на стол. В гостиной стояла гнетущая тишина. Клементьев почему-то вспомнил высказывание Вольтера о времени.
В памяти прозвучали сказанные накануне Северовым слова: «Идем на полных парусах».
Только тут он подумал о конверте, который все еще держал в руке. Конверт не был запечатан. Капитан достал из него сложенные пополам два листа веленевой бумаги и увидел почерк Лигова.
— Я прочту последнее письмо Олега Николаевича.
Ему никто не ответил, но все ждали. Георгий Георгиевич стал негромко читать:
«Дорогой Георгий Георгиевич! Я чувствую; я знаю, что скоро меня не станет. Уйду к своей Марии. Но вы останетесь, вы живете, вы молоды и энергичны. Вы смело взялись за дело, начатое нами и принесшее нам горе. Продолжайте его. Эта земля, эти моря — наши, русские, и мы здесь хозяева. Китоловный промысел должен быть наш, а не заморский. Мне стыдно, что отступил, что сжег шхуну «Мария» и бросил колонию в бухте Счастливой Надежды. Родина, я виноват перед тобой, прости своего сына! У него не было больше сил.
Капитан Клементьев! Успех вашего предприятия искупит и мою вину. Верю, что в этих морях русских будут развеваться флаги на русских китобойных судах, а браконьеры и пираты килями своих кораблей никогда не осквернят наши воды! Верю!
Мой верный друг Алексей Иванович стал вашим другом и первым помощником. Берегите его и любите!
Дом и все мое состояние завещаю вам обоим для блага нашего предприятия.
Прошу исполнить мою последнюю волю. Похороните меня в море, просто, как хоронят умерших в дальнем плавании моряков. Похороните на морской дороге, чтобы я слышал, как надо мной проходят корабли. Побывайте в бухте Счастливой Надежды и поправьте могилу Марии. Я страдаю, что не посетил ее. Не оставьте Фрола Севастьяныча! Не вступайте в компанию с Ясинским. Он лакей американцев! Прощайте и будьте счастливы в делах, в любви к Тамаре Владиславовне! Да не оставит вас бог!
Клементьев опустил письмо. Северов сидел неподвижно. Тамара сквозь слезы посмотрела на мужа: — Ты должен исполнить все!
Их глаза встретились, и в них Георгий Георгиевич увидел бесконечную, непоколебимую веру в него. Он сказал, будто Лигов был среди них:
— Исполню, Олег Николаевич!
…«Геннадий Невельской» входит в залив Петра Великого и замедляет ход. Над морем нависли тучи. Солнце у горизонта, и его косые, по-зимнему белесые, с легкой желтизной лучи падают на воду столбами. Ветер развевает приспущенный до половины кормовой флаг. Кажется, что солнце точно прожекторными лучами ищет на поверхности моря и корабль, на котором лежит тело Лигова, и место на волнах, где он должен быть погружен.
На китобойце тихо. Северов и Рязанцев смотрят на тело Лигова, лежащее на юте. Оно, по морскому обычаю, зашито в чистую койку, а к ногам привязаны две четырехпудовые балластины. Тело прикрыто флагом со шхуны «Мария». Его Северов обнаружил в кабинете Олега Николаевича. У сердца Лигова лежит сандаловая дощечка с барельефом Марии.
Моряки смотрят на дышащее холодом суровое море, и им кажется, что их обдает могильной сыростью.
Северов думает о друзьях Лигова. Ходов, Мэйл… Где же остальные? Как жаль, что нет сейчас с ними Белова. Константин Николаевич ушел с последним рейсом в Японию и переходит на «Надежду». Какой печальной вестью встретят его друзья. Клементьев коротко отдает команду в машину, и она затихает. На судне наступает траурная тишина, и только море шумит да ветер посвистывает в вантах.
— На молитву! — отдает команду Клементьев, и голос его тверд, хотя и печален.
Команда выстраивается на юте. Георгий Георгиевич спускается с мостика и подходит к телу Лигова. Ветер рвет флаг «Марии». Клементьев начинает читать молитву.
Фрол Севастьянович с низко опущенной головой стоит у изголовья Лигова. По его темному лицу катятся слезы, но никто не осуждает боцмана. Все стоят, склонив головы, и неясные, тревожные мысли бегут…
Только у Абезгауза спокойное лицо, он смотрит вперед. Его не трогает картина похорон, настроение моряков, и он гордится этим. Сейчас он занят одним — удержать судно против волны, не дать ей ударить в борт, а значит, не дать Клементьеву повода сделать замечание. Печальное лицо капитана радует его, будто это он, Петер, причинил Клементьеву боль.
Молитва окончена. Клементьев читает псалом «Живый в помощи Вышнего», а затем все запели «Святый Боже». Моряки сдерживают голоса, поют ровно.