Ах, как были нафабрены усы, ах, как остры были самонадеянно торчавшие вверх кончики этих усов!
В прошлый раз, когда к ней приходила девочка Раечка из дома напротив (она обожает приходить к ней, как к наставнице), Раиса Исаевна подробно ей рассказала одно волнующее событие, которое любит вспоминать до сих пор:
— Знаешь, меня увез кататься верхом один русский полицейский. Ха-ха-ха! Я-то ездить верхом не умела, поэтому он посадил меня перед собой. Я ужасно боялась и помню только, что в спину мне упирался жесткий темляк его сабли…
Потом она задумывается и лукаво глядит.
— А может, это был не темляк? Но кто мог тогда знать?
А Раечка ничего не понимает.
Между тем в дверь стучат — вот она и пришла, Раечка. Они ставят чайник, сняв с него ватного хитроватого китайца, Раиса Исаевна включает черный репродуктор — вдруг там как раз Таисия Савва — странное имя, правда? — свистит художественным свистом «Танго соловья», прелестную мелодию, которую не устаешь слушать. Обе начинают разговаривать. Верней, разговаривает и наставляет Раечку Раиса Исаевна, а та, затаив дыхание, ловит каждое слово, например, уже запомнила слово «темляк».
Раисе Исаевне вообще приятно разговаривать с Раечкой. Чего только она ей уже не порассказала! И как она познакомила лучшую подругу с тем русским полицейским, катавшим ее на лошади, а подруга стала показывать ум и полицейского отбила. А он растратил казенные деньги и сбежал от подруги в Шанхай.
И еще про то, как пропала кофейная ложечка. Но потом нашлась.
И про то, как у нее украл брошку слуга китаец, и хозяин, от которого китаец у нее работал, велел тому съесть при ней три столовых ложки мокрой соли, после чего сказал воришке стоя спустить штаны и побил его бамбуковой палкой по заднице, отчего у нечистого на руку слуги прыгал мужской орган, и она — ха-ха-ха — все видела.
Раиса Исаевна в Харбине, когда распрощалась со своей девичьей упругостью и прочими привадами, стала служить в тамошнем подобии нашего детского сада, где, отдавая всю себя, работала с фантазией, готовясь к каждодневным занятиям с детьми. Отсюда ее склонность к обдуманной работе. С Раечкой она общается тоже по обдуманному плану. В прошлый раз пересказывала ей книжку про Жоржика и Боржика. А до того учила растирать пальцем карандашные линии, в результате чего получалась красивая растушевка.
Пока Раечка растирала пальцем тени на рисунке, Раиса Исаевна напевала: «Милый брюнет, дай мне ответ, любишь меня или нет?» Где «брюнет» — там в рифму и «корсет». Сегодня вроде бы собирались поговорить о корсете, о его прошедшей роли в жизни девушки и женщины. Возможно, даже по-примерять старинный на китовом усе канаусовый корсет Раисы Исаевны.
Иногда к ним присоединяется Райка, у которой Раечка проясняет намеки и непонятные словечки Раисы Исаевны.
Она тоже, постучавшись, пришла к Раисе Исаевне перебирать крупу, потому что Раиса Исаевна плохо видит и в крупе не замечает мышиных пакостей и всякого сора.
Раечка в этот раз очень рассеяна и думает о чем-то своем. Может быть, о корсете, который ей обещала показать добрая Раиса Исаевна? Но нет! Она просто хочет спросить, что имели в виду девушки, возвращавшиеся откуда-то на полуторке и горланившие:
— Об этом я тебе расскажу через несколько занятий! — обещает Раечке Раиса Исаевна и лукаво улыбается.
— А я расскажу, когда выйдем… — шепчет Раечке Райка. Она и про «темляк» у нее спрашивала.
Уй, чего Райка ей порассказала!
Временами Райка, ошалев от перебирания гречки, спрашивает (всегда не к месту) что-нибудь несуразное:
— Раиса Исаевна, а в Китае слыхали песенку «Во саду ли в огороде поймали китайца»?
Между тем Раиса Исаевна приносит корсет, весь отсвечивающий перламутровыми пуговичками, шелковистыми тесемками и кручеными шнурками. Есть в нем и китовый ус, однако он зашитый, и поэтому его не видно, но если попытаться согнуть корсетные части в тех местах, куда китовый ус зашит, он будет пружинить. Райка и Раечка бросаются к корсету щупать его и разглядывать, а Раиса Исаевна между тем объясняет:
— Знаете, барышни, дамский утренний туалет занимал не меньше часа. Сначала надо было надеть на голое тело сорочку и панталоны. Затем позвать горничную, чтобы она как можно туже затянула корсет на талии, а потом надеть две накрахмаленные нижние юбки. Вы даже не можете представить себе, насколько тяжело приходилось дамам во время тайных свиданий (ты, Раечка, пока не слушай), справиться самостоятельно не было никакой возможности, так что кавалер должен был обращаться со всеми деталями женского туалета не хуже горничной. Ха-ха-ха!
— А можно примерить! — рвется распаленная Райка, и уже расстегнула кофточку.
— Можно. Но сперва припудри тальком подмышки! — требует Раиса Исаевна.
Райка раздевается до голяка, Раиса Исаевна надевает на нее корсет и начинает его зашнуровывать.
— Дайте и мне затянуть! — просит вежливо Раечка.
— Затягивай! Но только посильней, — говорит Раиса Исаевна.
— Ох, дыхнуть же нельзя. Воздуху не хватает! — говорит Райка.
— Пур этр бель иль фо суфрир…
— Раиса Исаевна! Вы ведь весь французский язык знаете? Весь? А вот что такое «Наш пан теля пасе»? — спрашивает Райка…
Райка — случай особый. Она стройная, привлекательная и молоденькая. С виду прямо девушка. Когда она разделась примерять корсет, обнажился ее тощий торс с трогательными ключицами и маленькими красивыми грудями (это при троих детишках!), а еще латаные сиреневые байковые штаны (это несмотря на летнюю пору). Своих детей она нагуляла каким-то непостижимым образом от разных мужчин (а такое для наших краев было делом неслыханным). Сейчас она берется за любую работу, поскольку ребятишек надо кормить. Она и к Раисе Исаевне ходит принести воду, протереть пыль под шкафом, помочь помыться в корыте, а детки ее непрерывно дерутся, особенно, когда, сидя все вместе за столом, едят жареные семечки или черный хлеб с сахарным песком. Они сидят-сидят, сопят из-за соплей, перхают и вдруг кто-нибудь из них говорит:
— Мой папка всех сильней!
— Нет мой!
— Нет мой!
— Непуавда!
— Сам ты непуавда!
А Райка во время этих перепалок ну просто теряется. Она перебегает от одного Гедиминовича (это у них такие отчества) к другому, шепчет ему на ухо, что действительно, его папаня всех сильней, и только усугубляет соперничество, а когда в результате заваривается драка и начинают кровоточить носы, уходит в угол комнаты и, опустив по бокам худых своих бедер беспомощные руки, всхлипывает.
Началось ее интенсивное деторождение еще в войну. Их семейству принадлежал заросший вишневый сад. Она — тогда совсем девчонка — зачем-то вышла с утра в сад и увидела, что за кустами смородины лежит солдат с катушкой провода. Такое в войну бывало часто, через сад пролегал утвержденный генштабом маршрут тренировки связистов, так что в вишневом саду то и дело учились ремеслу связисты со связистками. Иногда они обнимались, а она подглядывала.
Лежавший за смородиной красноармеец увидел ее, стоящую на крыльце, сделал страшные глаза, указал на катушку с проводом и приложил палец к губам, что должно было означать полное безмолвие и секретную обстановку.
Потом стал показывать, чтобы она подошла, но тихонько и со всеми предосторожностями (это все он обозначал то пальцами у губ, то махая рукой). Она на цыпочках подошла, а он, опять же приложив палец к губам, похлопал по траве рядом с собой. Она, совсем испуганная, на траву опустилась. А он сразу стал ее будоражить по всему телу, сиськам, спине, и вообще по любому месту. Когда она попыталась уйти, он опять показал на катушку и приложил палец к губам. Она испугалась, да и вырываться ей уже больше не хотелось. От поцелуев ей было приятно, а от прикосновений стыдно. Потом он угрожающе сказал: «А ну растопырься, кому говорят!» Потом появилось что-то непонятное, третье, и спустя минуту, когда она заканючила, что больно, стал говорить: «Гедиминасу все даются. И никому не больно. Такому не бывать, чтоб Гедиминасу не дать!»