Приглушенно затрещал звонок. Мария Петровна выпрямилась и, чувствуя неприятную сухость во рту, прошла в прихожую. Сегодня она двери открывала сама, отпустив горничную в гости. Василий Семенович лежал в кабинете с сердечным приступом, девочек она отвела к его родным. Неизвестно, чем мог кончиться этот день.

— В Москве ледоход… — прогрохотал верзила в тулупе, напоминавший деда-мороза. Снег хлопьями лежал на широких плечах, на густой черной бороде.

— А разлива не будет — начальство приняло меры, — с готовностью ответила Мария Петровна.

И как ни странно, пароль не вызывал улыбки, хотя за окном валил снег, а Нева скована льдом. Мужчина прошел в столовую, куда предусмотрительно открыла дверь Мария Петровна, осторожно ступая на негнущихся ногах.

— Вам придется отвернуться, — просто сказал великан. — Бикфордов шнур.

Мария Петровна понимающе кивнула. Мужчина хотел пройти за ширму, но Мария Петровна остановила его. Осторожно помогла снять тулуп. Каждое движение могло стоить жизни! Ноги великана были перевиты бикфордовым шнуром. Она стала на колени и осторожно начала разматывать его. Тяжелыми кругами падал шнур на паркет, свертывался в клубки, словно змея.

— Слава богу, добрался, — прогудел великан. — Ехать на конке побоялся, тряхнет ненароком, скольких людей загублю… Взял извозчика. Торчу, как столб, и молчу. Извозчик попался сердечный: «Радикулит прихватил…»

— А что на заводе, товарищ? — Мария Петровна старалась определить на глаз, сколько метров шнура лежало в кругах.

— Вчера обыск был. Перед сменой ввалились архаровцы, закрыли выходы, братва-то ночью делала оружие да из напильников кинжалы. Иные так их любовно оттачивали, что посеребри — загляденье! Видно, донес мастер. — Великан зло сплюнул и достал пачку папирос.

— Курить нельзя! — Мария Петровна забрала папиросы. — Пожалуйста, и спички…

— Ах да… Солдаты охотились за оружием. Ну, рабочие, смекнув, попрятали все в станки, а те шуровали в инструментальных ящиках… Здорово помогли ученики. Пока мастер с солдатами обшаривали станки, салака уже тащила оружие крановщикам, а они рассовывали его по балкам… Смеху… Крановщики под самым небом, солдатам шуточки отпускают. Офицерик попробовал взобраться на кран — кишка тонка…

— А мастер?

— Дрянь… Из царских пирожников. — Великан заметил недоуменный взгляд Марии Петровны и пояснил: — Из тех, кто входил в депутацию после Кровавого воскресенья. Долго, шкура, скрывал, что у царя побывал, стыдился. Приперли, так рассказал, как под охраной Трепова возили их в Царское Село, как в Александровском дворце из внутренних покоев изволил выйти государь, как милостиво простил убитым и сиротам их вину, как встретили его низкими поклонами. — Великан, словно псаломщик, гнусаво закончил: — «Я верю в честные чувства рабочих и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их. Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословись, принимайтесь за дело вместе с товарищами и да будет бог вам в помощь».

— На заводах панихиды служат… Вот вам прокламации для путиловцев. И особенно следите за дружинами. Оружие может быть любое — бомбы, револьверы, ножи, веревочные лестницы, колючая проволока против казаков и тряпка с керосином для поджога! Так настаивает Владимир Ильич.

Мария Петровна проводила рабочего, еще раз подивившись его богатырскому росту.

Весь день не закрывалась дверь в квартиру на Монетной. Рабочие. Студенты. Курсистки. Приносили динамит в поясах, и по комнате расползался сладковатый миндальный запах, запалы к бомбам в хитроумных жилетах, желтые аккуратные коробки с красными сургучными печатями — бомбы. На черном ходу топтались кухарки с интеллигентными лицами, в широких корзинах передавали последние листовки Петербургского комитета РСДРП.

Голубева принимала оружие. Столовой, самой просторной комнаты, оказалось недостаточно. Пришлось запрятывать взрывчатку в детскую. Работа требовала большой осторожности. А оружие все прибывало.

Прихватив ящик с браунингами, Мария Петровна направилась к мужу в кабинет. Василий Семенович лежал на кожаном диване. Глаза его напряженно следили за женой. Она поцеловала его в лоб и начала выкидывать книги, чтобы освободить место для ящика. Уловив его умоляющий взгляд, сказала:

— Теперь скоро — осталось перевезти взрывчатку из мастерской гробов.

Василий Семенович застонал, расстегнул ворот рубахи. Больной. Нервный. Он так боялся ее ареста. Марии Петровне было жаль мужа, но сделать она ничего не могла.

— Маня, давай поговорим спокойно: дело не в том, что мы с детьми живем на пороховом погребе, который ты устроила из нашей квартиры. — Василий Семенович привстал, не снимая мокрого полотенца с головы. — Оружие повлечет новые жертвы, новую кровь…

— Ты обложился манифестами и веришь этой галиматье! — рассердилась Мария Петровна, швырнув на письменный стол газету с правительственным сообщением.

— Разве слова Николая — ложь?! Почему такое предубеждение?! Вслушайся! — Василий Семенович трясущимися руками поправил пенсне и начал читать: — «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться настроение народное и угроза целости и единству державы»… — Василий Семенович помолчал и мягко заметил: — Этим словам нельзя не радоваться, как и настроению царя.

— Совсем как у Салтыкова-Щедрина: «Ведь мы как радуемся! И день и ночь, и день и ночь! И дома, и в гостях, и в трактирах, и словесно, и печатью! Только и слов: слава богу! Дожили! Ну и нагнали своими радостями страху на весь квартал!» — Мария Петровна гневно взглянула в глаза мужу. — Расстрел демонстрации после манифеста о так называемых свободах личности! Черная сотня, набранная из полицейских и торговцев! Приказ Трепова: «Холостых патронов не давать!» — всего этого тебе мало.

— Но кровь народная, кровь…

— Будем вооружены, так и крови меньше прольется! Третьего дня прошлась с девочками по городу. Смотрю — у манежа распахнуты настежь ворота, густая толпа валом валит. Пробилась и я. Глазам не поверила: по стенам развешаны портреты Желябова и Софьи Перовской… А в центре пьяные черносотенцы из револьверов стреляли по этим портретам! Из героев сделали мишени! Кто не попадал из револьвера, тот подходил и плевался, выкалывал ножом глаза… Можно было такое выдержать? Бандиты! Полетели камни, бутылки, началась потасовка, и влепили же им!

— А полиция?!

— Полиция, конечно, защищала! — Мария Петровна прошлась по кабинету и устало закончила: — Ты уповаешь на манифест, — нет, мирно с царизмом не договоришься.

В дверь зазвонили. Мария Петровна поспешила в прихожую.

Респектабельный господин в дорогой енотовой шубе снял цилиндр, протянул руку Марии Петровне. Положив на зеркальный столик мягкие замшевые перчатки, не раздеваясь, прошел в столовую. Осмотревшись, неторопливо и бережно вынул из карманов бомбы и, скинув шубу, снял жилет с динамитом.

— Ну, как дела, Мария Петровна? — спросил он мягким низким голосом, проведя холеной рукой по усикам.

— Идут! — Мария Петровна вынула синюю книжечку, подсела к Буренину. — Вот полный отчет.

Буренин, пощипывая усики, принялся быстро делать пометки. На высоком лбу обозначились морщины. Тонкое красивое лицо с аккуратными усиками и бородкой стало настороженным. Черный костюм оттенял белую до синевы манишку с высоким стоячим воротником и широким галстуком.

Буренин — богач, один из тех, кто возглавлял боевую группу при ЦК РСДРП. В революцию пришел в дни студенческих волнений. У Казанского собора полиция разгоняла демонстрантов. Буренин стоял в толпе, наблюдал. Избиение студентов его возмутило. Предложил приставу визитную карточку, уверенный, что последует разбирательство, в котором он желал выступить свидетелем. Но пристав присоединил его к арестованным. Так Буренин оказался в полицейской части. Родственники хлопотали, Буренина выпустили. Знакомство с Еленой Дмитриевной Стасовой помогло прийти в партию. Имение его матери расположено было на границе с Финляндией по Кексгольмскому тракту. Через это имение он и наладил доставку оружия. Потянулись подводы в Петербург — Буренин перевозил «библиотеку» в городской дом. Под книгами лежали винтовки, ящики с патронами, динамит. Потом заскрипели возы с картофелем, а под картофелем все тот же груз. Фешенебельная квартира его матери на Рузовской служила пристанищем многих…