— Держите деньги, Мария Петровна. — Воеводин подхватил полено, выбил кляп, достал узелок. — Только, чур, для «Искры»… Пятьдесят шесть рублев и трехалтынный.

— Спасибо! — Мария Петровна с удовольствием запрятала деньги на дно корзины.

— Голиаф! — довольно рассмеялся Канатчиков. — Одной рукой бревно поднимает! — И, заметив рассеянный взгляд Воеводина, пояснил: — Силач!

— Думаю, полено легковато! Наверняка много выдолбили, — обеспокоенно заметила Мария Петровна. — Всякое может случиться — нужно вес сохранять.

— А вы попробуйте! — Канатчиков подкатил полено. Мария Петровна нагнулась. Подняла. На щеках появился румянец. Сказала с укором:

— Жадничаете! Тайник хотите побольше сделать, а зря! Провалите народ при обысках и расшифруете такую идею… Вынимайте древесины поменьше. Вес! Вес не забывайте!

Мария Петровна отставила корзину, начала обходить мастерскую. Верстаки, присыпанные кудрявыми стружками, которые с хрустом давились под ногами. Токарный станок в пыльных опилках. Запах свежей смолы и скипидара. А вот и «мебель» для нужд социал-демократов. Обеденный стол с отвинчивающимися ножками. В ножках — тайник. Полки с двойными стенками для посуды, передняя вынималась, если знать секрет. Но подлинного искусства достигли в производстве бочек. Вот они, бочки, гнутые из толстых клепок. Бочка залита водой, а в двойном дне — литература! Неожиданно Мария Петровна подняла глаза, удивленно пожала плечами: в красном углу мастерской — портрет Карла Маркса!

— О конспирации совершенно забыли! — сердито обронила она. — На самом видном месте — портрет Карла Маркса!

— Как возможно! — возмутился Канатчиков. — Забыть о конспирации!..

— Воеводин быстро подошел и перевернул портрет. На Марию Петровну смотрели пустые водянистые глаза Николая Второго! Канатчиков торжествовал, усмехаясь. Мария Петровна не выдержала, махнула рукой. Воеводин хохотал.

В Саратов Канатчикова выслали из Петербурга. Приехал и стал «хозяином» мастерской по производству мебели для партийных нужд. Мысль о создании такой мастерской вынашивалась долго. Мария Петровна, привыкшая к строгой конспирации у Заичневского, оказалась весьма изобретательной. Мастерскую она любила. Да и так подумать — скольких спасли от ареста тайники столярной мастерской! Конечно, получать «Искру» из-за границы дело сложное, перевозка требовала подлинного искусства, но сохранить и уберечь ее при обысках — задача немаловажная! В мастерскую открыли доступ немногим, все же Марию Петровну не покидало беспокойство.

— Шпиков не видно? — спросила при прощании, старательно закрывая корзину петрушкой.

— Как сказать?! Завертелись около нас «клиенты». Вчера пришел один заказывать диван. Отказали, не делаем. Пожалуйте, через дорогу к Фирюбину… Так гад уходить со двора не хотел, крутился, высматривал. — Канатчиков невесело пошутил: — Решил уж Шарика спустить…

— Давно началось? — глухо спросила Мария Петровна.

— Да с недельку!

— Наверняка с демонстрацией связано, а шпиков привели с Зеленого острова… На сходке были?

Канатчиков виновато молчал. Воеводин отвел глаза. Что спрашивать — конечно, были…

— Мастерская не может провалиться… Понимаете, не может! Удвойте осторожность. — Мария Петровна будто постарела, глаза потускнели, у рта глубокие складки. — В случае опасности нелегальщину разнесите по известным адресам… Да что вас учить — ученые! — И, желая переменить разговор, спросила: — Так когда мне привезете полено?

— Завтра… Завтра доставим. — Канатчиков толкнул ногой доски. — Может быть, бочку прихватить?

— Давайте, не помешает.

Трое вышли последними

Казалось, такие игрушечные проулки и дома, прикрытые утренним туманом, существуют только в сказках. Дома в два окошка с вросшими в землю наличниками и покосившимися крылечками. Лавочки, скрытые бузиной, в зеленых чешуйках. Узенькие тропки к дому в один кирпич. На всем чернота от копоти и толстых слоев пыли, чернота от времени и дождей.

Мария Петровна осторожно шла вдоль улочки, зажатой заборами. Бил косой дождь, по-весеннему теплый и липкий, от которого не спасал старенький зонт. Крупные капли падали за воротник жакета, застилали глаза. Доносился звук колотушки да ленивый перебрех собак.

В тишине журчала вода по желобам, глухо ударялась по распухшим кадкам. Послышались-голоса. Мария Петровна осторожно открыла калитку, слилась с черными стенами забора. Всхлипывала грязь под копытами, виднелись расплывчатые силуэты.

— Есть кто? Выходи!

— Есть, есть, ваше благородие! — Грязь зачавкала громче, показался сторож с колотушкой. — Никаких личностей не обнаружил…

— Смотри не дрыхни! — Жандарм перегнулся в седле. — В эти чертовы закутки и не заедешь… Проверим через часок…

И опять захлюпала грязь. Сторож чиркнул спичкой. Лениво зевнул, перекрестил рот. Мария Петровна смотрела на его оплывшее лицо, подсвеченное огоньком. Дождь загасил спичку. Сторож ударил в колотушку и медленно двинулся вперед, заглядывая в окна, залитые дождем.

«Пронесло! — облегченно вздохнула Мария Петровна, вытирая мокрое лицо. — Словно сошли с ума: весь город заполонили патрулями, караульщиками…» Заскользила быстрее, опасаясь напороться на жандармов. Капли дождя все сильнее и сильнее били по лицу. Огляделась. Кажется, дорога правильная. Третий проулок от станции. У дома корыто под желобом. Значит, здесь. По желобу весело плескалась вода, оставляя пенистые пузыри. Калитка поддалась легко, без скрипа. Женщина прошла по тропке к дому, прикрытому косой пеленой дождя. Постучала трижды, отрывисто, торопливо. Приоткрылась занавеска в крайнем окошке. Робкий свет закачался на чахлой рябине, припавшей к забору. На крыльце вырос человек. Мария Петровна переступила порог. Глаза с трудом привыкли к темноте. Дверь закрыли на засов, провели в горенку.

— Ба, знакомые все лица! — рассмеялась Мария Петровна. — Святая троица!

— Жаркий денек… — Воеводин крепко пожал руку. — Все ушли, осталась наша троица.

— А сколько ушло?

— Восемь троек… Как говорили, каждая через двадцать минут.

Мария Петровна подошла к столу. На клеенке разложены афиши, отпечатанные на гектографе: рабочий с красным знаменем звал на первомайскую демонстрацию. Мария Петровна провела рукой по шершавой бумаге, задержала взгляд на фигуре рабочего.

Потрескивали дрова в русской печке. Попахивало дымком и чуть подгорелым хлебом. Пожилая женщина старательно размешивала клейстер большой ложкой. Воеводин раскладывал листовки, поплевывал на пальцы.

— Зря рискуете, Мария Петровна! — сказал с укором. — Сами справимся… Как братва налетела на листовки, афиши брали с бою!

Работали споро. Листовки рассовывали по карманам пиджаков, афиши убирали за пазуху:

— Предельная осторожность! Город переполнен казаками, словно ожидают бунт… Еле добралась… Патрули… Дворники… Шпики… — Мария Петровна, обхватив тряпкой чугун, начала разливать клейстер по жестяным банкам.

Кажется, предусмотрели все. В банках через ушки продели длинные шнуры. Из-под ремней топорщились щетиной плотные самодельные кисти. Порядок твердый и проверен неоднократно: первый старательно намазывает клейстером заборы, второй нахлобучивает листовки, третий прикрывает отряд, рассовывая воззвания под двери домов.

— Афиши развешивайте по самым людным местам… Намазывайте гуще, чтобы сдирать было труднее. — Мария Петровна говорила негромко. — Доберитесь до Верхнего базара: день праздничный, наверняка народу соберется много… Да и соборы рядышком — богомольцы повалят. Листовки расклеивайте по рабочим кварталам и на виду. С типографией худо, жаль, если труд пропадет попусту.

Воеводин взял кисти для клейстера, потрогал щетину. Его напарник, черноглазый паренек, через плечо повесил банку с клейстером, натянул дождевик. Отобрал кисть у Воеводина, положив в наружный карман. «Конечно, так сподручнее!» — подумала Мария Петровна. Третьим был новенький. Нерешительный, медлительный. Взглянув на Воеводина, начал торопливо рассовывать листовки под ремень. Воеводин вытащил их, хлопнул паренька по плечу: