За Виктором Васнецовым в театр Мамонтова пришел молодой Константин Коровин, яркий представитель московского импрессионизма, которому суждено было впоследствии сделаться одним из столпов театрально-декоративной живописи. С жаром отдавшись увлекательной и новой для него задач, Коровин то один, то в сотрудничестве с Малютиным” пишет целый ряд декораций для мамонтовской оперы. После упомянутых “Гензеля и Гретель” в Панаевском театре и “Богемы” на выставке в Нижнем Новгороде, появляются уже в Москве такие его работы, как “Садко”, в сотрудничестве с Малютиным, “Псковитянка”, частью “Борис Годунов”, наконец “Юдифь” в сотрудничестве с Серовым; здесь ему принадлежали первый акт - городская стена, и четвертый - шатер Олоферна. В “Борисе Годунове” Красная площадь и Золотая палата были написаны молодым художником-архитектором И. Е. Бондаренко, который пробовал свои силы в декорационном жанре, но дальше этих опытов не пошел. Декорация терема была выполнена Лавдовским, теперь состоящим на службе в московском Большом театре. В ту же эпоху М. А. Врубель дал декорации к обеим картинам оперы Римского-Корсакова “Моцарт и Сальери”. Очаровательные эскизы к этим декорациям, тонкие, поэтичные, проникнутые грезой о старой Вене конца XVIII столетия, составляют собственность И. Е. Бондаренко.
Появлялся на горизонте мамонтовского предприятия и А. Я. Головин, но почему-то не привился и никакого вклада в общую сокровищницу не сделал. Таким образом, оставляя в стороне последнего художника и тех, кто пришел позже, можно безошибочно сказать, что театр Мамонтова явился колыбелью, откуда вышла современная русская декоративная живопись, которая заняла в общем ходе развития нашей живописи выдающееся по своему значению место и доставила нам в этой области решительное преобладание над западной Европой. Для общей оценки деятельности мамонтовской оперы это обстоятельство имеет необычайное значение. Именно в настоящей книге его нельзя обойти молчанием, потому что русская декоративная живопись составляет важнейшую часть величественного здания нашего театрального искусства.
Вторым, громадной важности, фактом является великая заслуга С. И. Мамонтова перед русской музыкой, заслуга, которая до сих пор остается крайне мало признанной. Между тем, нельзя достаточно оценить все то внимание, какое С. И. Мамонтов уделил гордости русского музыкального искусства, Н. А. Римскому-Корсакову, начав усиленно ставить его оперы, чем несомненно побуждал композитора к созданию все новых и новых произведений. Надо только вспомнить, как все это произошло. Закончив своего “Садка”, РимскийКорсаков предложил его для постановки дирекции Императорских театров и получил отказ. Факт этот беспримерен и на деятельность наших казенных театров ложится черным пятном, которого не смыть никакими светлыми событиями, наступившими впоследствии. Этот отказ не может быть объяснен опасением Императорского театра, являющегося по своему существу академией сценического искусства, дать приют произведению не вполне зрелому, не вполне законченному, потому что автором “Садка” был РимскийКорсаков, признанный мастер, имя которого гремело в России и заграницей. И отказывала в постановке “Садка” та самая дирекция, которая только что включила в репертуар образцовой сцены пустопорожнюю игру в звуки, носящую название “Вертера”, “Богему” и окончательно курьезную “Эсклармонду”. Все это происходило от того, что во главе театров стоял И. А. Всеволожский, человек широко образованный, но, к несчастью, до того пропитанный французскими вкусами, точно он жил не в конце XIX века, а в начале, когда лица его круга даже думали по-французски и с крайним трудом могли передать на русском языке свои мысли.
Известно, например, что П. А. Всеволожский крайне недоброжелательно относился к Островскому, пьесы которого не отвечали тонкому вкусу директора театров, предпочитавшего видеть на сцене аристократов во фраках, чем купцов в длиннополых кафтанах. Вероятно, и “Садко” РимскогоКорсакова попал в разряд произведений, сюжет и стиль которых исключали всякую возможность постановки их в таких высоких учреждениях, как Императоpскиe театры. Правда, при том же Н. А. Всеволожском осенью 1895 года была поставлена в первый раз опера Римского-Корсакова “Ночь перед Рождеством”. Но очевидно нашли, что этого довольно, и “Садко” очутился за бортом. Неизвестно, какая участь постигла бы это произведение, не подвернись тут Мамонтов и не предложи он Римскому-Корсакову поставить его детище в своем театре. Результат получился для самолюбия казенной дирекции весьма конфузный: отвергнутая опера имела громадный успех; она предстала перед публикой в чрезвычайно талантливом исполнении, так как главные роли царевны Волховы и Садка очутились в руках столь тонко-музыкальных певцов, как Забела и Секар-Рожанский, а маленькую роль варяжского гостя исполнил Шаляпин; в довершение общей гармонии, чудесная опера-сказка была облечена в соответствующий красочный наряд стараниями Коровина и Малютина. Если принять во внимание, что еще до “Садка” Мамонтов поставил “Майскую ночь” и “Псковитянку”, то будет нетрудно понять, что сотрудничество Римского-Корсакова с Мамонтовым должно было оказать самое благотворное влияние на развитие оперного творчества великого русского композитора.
С этой поры Римский-Корсаков стал обнаруживать особенную продуктивность в деле создания оперной музыки; после “Садка”, окрыленный выпавшим на его долю успехом, которого он, несмотря на всю свою скромность, не мог не чувствовать, которому не мог не радоваться, хотя бы в самой глубине души, сокровенно от всех, Римский-Корсаков написал “Моцарта и Сальери”, “Царскую невесту”, “Сказку о царе Салтане”, “Кащея Бессмертного”, “Сервилию”, “Панавоеводу”, “Сказание о граде Китеж” и “Небылицы о золотом петушке”, т. е. две трети всего созданного им для сцены, причем во всех перечисленных произведениях проявил высшее благородство формы и стиля, ему одному присущих. А кто может сказать с уверенностью, что творчество РимскогоКорсакова пошло бы по этому пути и без вмешательства Мамонтова? Всякое творчество может достигнуть полного расцвета только при наличии особо счастливых обстоятельств, создающих вокруг творца такую атмосферу, в которой легко дышится и под влиянием которой дух стремится к напряженной работе.
Оказав столь неоценимую услугу Римскому-Корсакову, С. И. Мамонтов на этом не остановился. Он вывел из тьмы забвения обе оперы Мусоргского, “Бориса Годунова” и “Хованщину”, обе они засияли каким-то новым светом. Общество встретило их, как незнакомцев, стало приглядываться, постепенно входить во вкус и, наконец, поняло, что имеет дело с образцами высокого художества, красота которых доселе обреталась под спудом в силу какогото непонятного недоразумения.
Своим вниманием к лучшим созданиям русского музыкального искусства Мамонтов снискал себе неувядаемую славу. Он стал рядом с П. М Третьяковым как тот всю свою долгую жизнь положил на собирание произведений русской живописи, создав грандиозный музей, так и С. И. Мамонтов все силы своего духа употребил на пропаганду русского музыкального искусства, поскольку последнее выражается в сценической форме. Задача, избранная им, была неблагодарна. Дело Третьякова пережило своего создателя, Третьяковская галерея служить памятником, к которому “не зарастет народная тропа”, а театр Мамонтова исчез, и не осталось и следа от его блестящего существования.
Придет время, и самое имя Мамонтова сотрется из памяти людской, и лишь немногие будут знать, что такими-то и такими-то крупнейшими событиями в жизни русского искусства мы в глубочайшей степени обязаны ему одному. Да и сейчас, многие ли знают, что где-то за Бутырской заставой, там, где кончаются дома Москвы, стоит, заброшенное среди пустыря, двигаясь через который можно утонуть в грязи, одинокое деревянное строение, и там, озаренный пламенем обжигательной печи, сидит старый колдун и выделывает волшебные кирпичи, выделывает их с тем же воодушевлением, с каким, бывало, бегал по сцене во время репетиций, стараясь внушить разношерстной толпе артистов и хористов те художественные идеи, что молниеносно блеснули в его мозгу, полном красочных фантазий Абрамцевская мастерская известна всем, но едва ли ведомо нашему обществу, что блестящим результатом своих работ она обязана тому, что С. И. Мамонтов проводит в ней целые дни, лично следя за ходом этого трудного, ложного и интересного производства.