27 сентября 1888 года

Сухая ветка настойчиво, словно в истерике, билась в окно, призывая обитателей поместья обратить на себя внимание. Но дом умер. Умер окончательно, как только за молодой девушкой, Мартиной Новачек, закрылась входная дверь. Хозяйка даже не заметила ее исчезновения. При одной мысли о графине Анне у Мартины помутнело в глазах, а неописуемый страх и отвращение заставили бывшую горничную повернуться и поднять глаза на старое поместье. В кабинете Анны горел тусклый неровный свет лампы, который казался еще таинственнее в этот поздний час.

Мартине еще никогда не доводилось бывать на улице поздней ночью, когда спит весь город, даже последний пьяница вернулся домой, и бродячие собаки заснули, не беспокоя окрестности громким надрывным лаем. Девушка бросила в последний раз взгляд на поместье и перекрестилась дрожащей рукой. Она подняла с земли мешок со своими вещами, собранными в крайней спешке, и побежала к воротам поместья, не оборачиваясь больше назад. Подальше от этого проклятого места!

Около часа Мартина шла до Праги в кромешной тьме по неровной, неосвещенной дороге, но страх оставил ее. Страх остался в поместье.

Только оказавшись у порога дома, где жила ее семья, девушка смогла расплакаться. Она опустилась на грязные каменные ступеньки квартирного дома, и, казалось, ничто не могло заставить ее подняться. Пусть родители будут сердиться на девушку, что она оставила работу горничной, которая приносила так много денег семье, но они должны, просто обязаны были ее понять!

— Мартина! Эй, это же Мартина Новачек, дочь Джозефа! — кто-то потряс ее за плечо.

Девушка подняла заплаканные глаза и увидела перед собой владельца квартирного дома, где арендовала несколько комнат и ее семья, — это был пан Чапек.

На его голос сбежались и другие домочадцы, удивленные, что же могло произойти в этот предрассветный час.

Пани Новачек бросилась к своей дочери и обняла ее.

— Все хорошо, теперь все будет хорошо.

Они увели Мартину в дом, успокаивая ее по дороге.

Но разговоры за их спинами не смолкали…

— Вы слышали? Она сказала, что бежала из поместья Анны Варвик!

— Анна Варвик… Это та, о которой говорили вчера в полицейском участке, — вспомнил кто-то, — говорят, что в ее доме творятся всякие странные дела.

— А я слышал, что она пьет кровь живых людей, — в рассветной тишине слова прозвучали особенно жутко.

Через пару часов, когда утро уже начинало вступать в свои права, и жители Праги проснулись и стали суетиться по своим делам, в маленькой квартирке пана Новачека собралось такое количество человек, что стены, казалось, трещали по швам.

— Пусть Мартина все расскажет!

— Оставьте мою дочь в покое, — попытался вступиться он, вставая между Мартиной, которая полулежала в кресле, и толпой, настроенной самым решительном образом.

В тесную комнатку пропихнулся еще один человек, размахивающей газетой. Он бросил ее на столик, и все смогли увидеть заголовок: «Кровопийцы в Праге!». Мартина, едва бросив короткий взгляд на газету, увидела фотографию своей бывшей хозяйки Анны Варвик под заголовком.

Пан Новачек схватил газету и принялся читать ее вслух, то и дело спотыкаясь на сложных, длинных словах.

— «По заявлению пражского отделения полиции…»

Ссылаясь на полицию, журналист писал, что доподлинно известно, что старинное поместье, перешедшее не так давно по наследству английской графине Анне Варвик, хранит в себе страшные тайны, а хозяйка его не кто иная, как пособница Сатаны, вампир, которая пьет кровь людей, чтобы сохранить свою молодость и продолжить служение Темным силам. Журналист не преминул упомянуть, что и недавнее убийство герцога фон Валленштайна самым тесным образом связано со всей этой историей.

Написанная ярким, живым языком, статья заставила бы даже самого стойкого атеиста и прагматика задуматься, а все ли так чисто в поместье Анны Варвик.

— Неужели все это правда?! — прошептала пани Новачек, хватаясь за сердце.

Мартина ничего не ответила, она лишь закрыла лицо руками, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

— Тогда эта графиня Варвик просто чудовище!

— Кровопийца!

— Вампир!.. — раздавались возгласы то тут, то там.

Крики прервал спокойный голос одного из жителей дома, брат которого работал в полиции под руководством инспектора Тесаржа.

— Я слышал, полиция собирается сегодня с утра в имение Варвик, чтобы разобраться с этой вампиршей. Почему бы нам не помочь им?..

Рассвет приближался стремительно, лишая Анну последних сил. Ненавистный рассвет, который она мечтала встретить, как раньше — сидя на крыше поместья Сен-Тьери в одной ночной сорочке, одновременно опасаясь, что няня Мария застанет ее в таком виде, и с замиранием сердца наблюдать, как предрассветное небо становится все светлее и светлее, прогоняя ночной мрак. А сейчас рассвет невольно погружает вампиршу в сон, хочет она того, или нет, а солнце причиняет ужасные мучения, которые приходится терпеть, если хочешь сохранить свое инкогнито.

Словно в бреду Анна ходила по комнате из угла в угол, иногда лишь останавливаясь, чтобы придумать очередной яркий эпитет для Эдварда.

— Salaud! Canaille! Как он мог… Gredin! Scoundrel, halunke!

Злость постепенно угасала, оставляя место апатии. Пусть все будет так, как будет. Она еще раз обошла комнату. Совсем скоро придется покинуть поместье, в котором Анна прожила всего ничего — пару месяцев. А как долго она выбирала это место, каких сил ей стоило подделать документы леди Сэнж, чтобы сказаться ее наследницей. И вот теперь жизнь ее висит на волоске…

Графиня открыла платяной шкаф из мореного дуба; створка едва слышно скрипнула в петле — звук настоящей качественной мебели, которая, купленная еще полвека назад, обещала простоять столько же. Внутри теснились платья графини, перевозка которых в свое время потребовала не одну карету. Анна провела рукой по богатым тканям, выбирая, что взять ей с собой, если придется покинуть полюбившееся поместье. Тяжелые ткани приятно шуршали под тонкими пальцами. Вот это вечернее красное, с широким кринолином и пышными рукавами было куплено для нее более двадцати лет назад в Лондоне. Сейчас оно совершенно вышло из моды и казалось просто смешным, Анна уже не могла выйти в нем на улицы даже ночью — но, сколько воспоминаний связано с этой эпохой! Тогда они жили с Эдвардом в самом центре Лондона, ходили на приемы высшего света, танцевали вальсы. Сейчас уже давно и те залы закрыты, и их дом продан, а вальсы постепенно забываются. Анна отодвинула платье, оставляя его до лучших времен, как приятное воспоминание об эпохе, канувшей в лету. Графиня автоматически выбрала несколько подходящих на ее взгляд платьев и юбок, которые еще не успели выйти из моды: тяжелые юбки с турнюром, блузки с высоким воротником, жесткие корсеты — все, чтобы сказаться строгой леди, а вовсе не той, кем она является…

Вик спала, восстанавливая силы. Эдвард снял с себя сюртук и укрыл им девочку — этот чисто человеческий жест был таким неуместным в доме, в котором не осталось людей. Вик заснула, когда в ней еще теплилась жизнь, а проснется одной из тех, кого ненавидела все свою короткую жизнь.

Ранее белоснежная рубашка Эдварда сейчас вся была испачкана кровью. Следовало бы переодеться, но на это не было времени. Скоро сюда придут люди, услышавшие рассказ Мартины о страшном поместье. Не надо было быть провидцем, чтобы предугадать действия горожан в подобной ситуации. Такое уже было. И не один десяток раз.

Вампир поднялся наверх и без стука вошел в комнату Анны. Увидев свою милую графиню в таком состоянии, Эдвард хотел было ее обнять, но решил, что сейчас не самое подходящее время.

Он обессилено опустился на кровать, посмотрев на Анну.

— Я готов выслушать все, что ты обо мне думаешь.

Анна села рядом, не поворачиваясь к графу. Сейчас она выглядела совсем как маленькая обиженная девочка из Сен-Тьери, которую лишали любимой игрушки. Она взволнованно расправила незаметные складки на шелковой юбке и одним неловким движением поправила выбившуюся прядку из сложной прически, чем еще больше растрепала пучок.