В ФРУКТОВОЙ ЛАВЧОНКЕ
Мы будем пить пиво
в китайской лавчонке,
где фрукты и гвозди
лежат меж сластей.
Смотри, как красиво
у острова джонки
слепились, как грозди,
в ажуре сетей!..
Рыбацкая воля,
купцовая леность,
буддийская вечность
и желтый закат.
И нежные зори.
Кристальность. Нетленность.
Нирвана. Беспечность.
Нефрит и агат.
Но пенится пиво
из западных бочек —
студенческих игр и
веселья завет.
Мы пьем торопливо.
Рот жаждет и хочет —
на час ли, на миг ли —
вернуть, чего нет:
шумливые годы,
звенящее время,
поющую юность
не пьяненький джаз…
— Ты снова про годы,
про время и бремя?
За старую… юность?
А я — за сейчас!
ХАНЬЧЖОУ
Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни,
и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу.
И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней,
цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново.
И в зеркале вод отражались священные древние храмы.
Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки,
как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламы
да так и остались в морщинах… И несся мучительно сладкий
томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,
и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.
И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,
укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,
и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность,
и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,
и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,
и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный.
ТАИСИЯ БАЖЕНОВА
СТОРОЖИХА
Сел на рельсы, вытянувши ноги.
Дать тебе бы хлеба с огурцом,
Стал бы ты бродягою с дороги —
Дезертиром, пьяным босяком!
Я — на свист, разгульною бабенкой
На закате ветреного дня
Пробиралась бы в траве сторонкой,
Бусами и песнею звеня.
Поцелую, обовью косою,
Чтобы кровь пожаром залила, —
Любо станет с бабой молодою,
Что от мужа к босяку пришла.
Муж — в очках и в новеньких сапожках
Будет в праздник книжицу читать.
Выйдет и покличет из сторожки,
А потом отправится искать…
С кузнецами мы в траве высокой.
Притаившись, пугано замрем.
Муж покличет и пройдет далеко,
И очки блеснут на нас огнем.
А потом вернется хмурый-хмурый,
Рыжий ус со злобой теребя,
Сядет на завалинку, где куры,
Будет ждать, цигарку закуря…
А когда падут на травы росы,
Загорятся звезды в небесах,
Я вернусь хмельной и безголосой,
С пылью и соломой в волосах.
Оттаскает за волосы — снова
Убегу назавтра же в закат, —
Где пасутся и мычат коровы,
А на рельсах ждет меня солдат!
РУССКАЯ СТАРУШКА
Только у русской старушки такое
В талию старенькое пальтецо.
Шляпа немодного давно покроя,
Ненарумянено совсем лицо.
Сядет в трамвай, посмотрит на лица,
Отведет смущенно взгляд на окно.
Я спрошу о здоровье — вся оживится,
Как будто ждала вопроса давно.
Подъедем к фабрике — бежит в волненьи:
— Знаете, все-таки б не опоздать!
Приходит и ждет, опять с нетерпеньем
Смотрит на часики: скоро ли пять?
Солнце и душно. Гудят трамваи,
А женщины тихо и молча шьют.
— У нас ведь в России, и там, в Китае,
Сейчас морозы, не то что тут!..
Пришивает кружево к платьям детским,
В фуфайке, согнувшись, в очках, у окна…
— А дома, — шепчет, — больна невестка,
Опять без меня в постели одна…
— Бабушка, вам бы в теплую горенку
С тихой лампадкой да нянчить внучат!..
— Знаю, что были бы… Да умер сын Боренька,
В Сибири убит он как белый солдат.
НЕПОГОДА
Серый залив. Ветер, прибой.
Ярость сирены на маяке.
Стелется низко туман над водой.
Чайки, нахохлясь, сидят на песке.
Белая шлюпка, и парус белый
Гнется под ветром — не хочет свернуть
Кто-то, спортсмен или просто смелый,
Любящий бурю и дерзкий путь.
Холодно белым продрогшим чайкам —
Больше не носятся над водой.
Словно цветами, покрыта лужайка
Белыми стайками — одна к одной.
Маленький краб уползает от палки…
Милый, не бойся, ведь я не страшна;
Ты на земле только славный и жалкий,
Ты здесь один, и я здесь — одна.