Голос с места: Но сорок процентов читателей по-прежнему верят в это будущее!

Докладчик (отвлекаясь): Ты прекрасно понимаешь: это оттого, что опрос получился узкий, «среди своих». А чужие, вопросом Полдня не озадаченные, просто его проигнорировали. И сорок процентов оптимистов — случайная, ни о чем не говорящая цифра.

Голос с места: Ерунда!

Докладчик (игнорируя помеху): Каждому «сегодня» соответствует свое «завтра». Еще лет двадцать назад мы ждали гостей из будущего с радостным нетерпением. Теперь, явись перед нами Алиса Селезнёва, мы в лучшем случае упечем ее в карантин.

Голос с места: А при чем тут мир Полдня?

Докладчик: А вот при чем. По всей видимости, в ближайшие годы нас ожидает второе пришествие любимых героев — на киноэкраны.

Голос с места (сильно оживившись): Кино, кино, да? Давай поговорим о фильме Джексона, о «Властелине Колец»! Тоже ведь была колоссальная опасность: поклонники Толкина фильм не примут, средний зритель не поймет…

Докладчик (строго): Я говорю о мире Полдня, а не о хоббитах. О том, в какой степени современный читатель и потенциальный зритель понимает и принимает образ светлого, справедливого, абсолютно этичного будущего…

Голос с места: Тогда тебе следовало не любителей фантастики опрашивать, а побродить с блокнотиком в зале среднего супермаркета. Цифирки вышли бы куда более красноречивые…

Докладчик (с достоинством): …этичного будущего. Очень скоро (по киношным меркам) на экраны выберется Максим Каммерер, Мак Сим, герой нашего детства и юности. Вывалится на обитаемый остров планеты Саракш, гораздо больше похожей на нынешнюю Землю, чем родная (несбыточная?) планета Максима. И вот тогда перед нами встанет проблема: а готовы ли мы, нынешние, поверить в такого Мака? И смогут ли создатели фильма объяснить молодому зрителю, откуда он, Максим, взялся?

Голос с места: Судя по результатам опроса, такой проблемы вообще нет. Человек гораздо охотнее верит в хорошее, чем в плохое.

Докладчик: Потому что Полдень — это не просто мир, в котором хотелось бы жить. Мир, где царствует творчество, а средний человек не просто прямоходящ и разумен — он еще и воспитан. Где «внутренняя обезьяна», желающая без напряга пить пиво и смотреть ящик, загнана (изгнана?) на задворки уважающей себя личности.

Полдень — это Максим и есть. Та самая капля воды, по которой можно судить обо всем океане. Поэтому новое художественное воплощение Мака (на экране!) способно воссоздать — возродить для многих — тот несуществующий теперь мир, в который мы сами потеряли веру.

(Пауза)

Докладчик (подозрительно): Ты что же, ничего не скажешь?

Голос с места (очень тихо): А давай все-таки верить в лучшее будущее?

Занавес.

Марина и Сергей ДЯЧЕНКО

КРИТИКА

Загадка Артура Гордона Пима. Антология. Составитель А.Гузман

СПб.: Азбука-классика, 2006. — 896 с. Пер. с англ. 5000 экз.

Произведения, вошедшие в книгу, образуют самый долгосрочный литпроект в истории. Его невольным инициатором стал Эдгар По, опубликовав в 30-е годы XIX века повесть о приключениях Артура Гордона Пима. Каскад приключений, обрушившихся на героя, прервался на самом интересном месте, оставив Пима и его верного спутника Дирка Петерса в южных морях.

С тех пор многих писателей заботила дальнейшая судьба героя По.

Первым брошенное знамя подхватил Жюль Верн. Полвека спустя он продолжил приключения Пима в «Ледяном Сфинксе». «Отжав» всю мистику, он сосредоточился на привычных ему приключениях с географическими открытиями.

Чарлз Ромин Дейк отправил героев в некое утопическое общество, обнаруженное на открытых Пимом островах, что расположены около Южного полюса.

А вот Лавкрафт использовал Пима как свидетеля по делу существования в Антарктиде загадочной цивилизации Старцев и противостоящих им шогготов — созданий, взбунтовавшихся против создателей, — чтобы в своей фирменной манере напугать читателя.

Завершает коллекцию повесть Чарлза Стросса, являющаяся продолжением не столько истории По, сколько произведения Лавкрафта. Эта блестящая реконструкция событий времен «холодной войны» основана на допущении об использовании соперниками таинственных и зловещих созданий, обитающих подле Хребтов Безумия.

Написанные столь разными авторами, истории объединены не только общими героями, но и общностью интонаций, передающих дух своего времени. Тексты разворачивают перед читателями убедительную и достоверную картину последовательного изменения общественных умонастроений. Успешно состоявшимся можно считать проект не только с литературной, но и с издательской точки зрения. Под одной обложкой все эти произведения вышли впервые.

Сергей Шикарев

Артур Баневич

Похороны ведьмы

Москва: АСТ — Транзиткнига, 2006. — 445 с. Пер. с польск. Е.П.Вайсброта. (Серия « Век Дракона» ). 3000 экз.

Издательство АСТ продолжает знакомить российских читателей с циклом польского писателя А.Баневича о Чароходце. «Похороны ведьмы» — вторая книга серии. В свое время А.Сапковский «Ведьмаком» пробил для польской фэнтези дорогу за границу, в том числе (даже прежде всего) в Россию. И вот по проложенному пути приходят его «наследники» — во всяком случае, именно как «наследника» Геральта определяет реклама магуна-чароходца Дебрена.

Действительно, вот ходит по отнюдь не историческому (но, кстати, и не по постапокалиптическому, как у Сапковского) средневековью умелец со сверхъестественными способностями, борется с потусторонним злом. Но чудовищ отнюдь не истребляет, причем по принципиальным соображениям. Напротив, он с ними ведет длительные философские и даже душеспасительные беседы. А вот уничтожать он предпочитает как раз истребителей чудовищ, причем особенно не жалует профессионалов.

В свое время классики фэнтези, начиная с Говарда, породили массу не только подражаний, но ревизионистских «ответов» в свой адрес, а также пародий. Таков и Баневич относительно Сапковского. В чем-то «ответ», в чем-то ревизия, в чем-то пародия, местами отнюдь не беззлобная. Что сближает обоих авторов — на сторонний, не польский взгляд, — так это явная, вызывающая местами «польскость». Впрочем, и здесь Баневич иной. Его повести не просто фэнтези, но еще и весьма избыточная политическая сатира. Особенно досталось немцам, с которыми, как известно, у поляков особо «теплые» отношения. А далее по списку: отсылки ко второй мировой войне — на грани кощунства, прозрачные намеки на проблему мигрантов, еврейский вопрос с язвительно-деланной политкорректностью и т. д. и т. п.

В общем, творчество Баневича на любителя. Во всяком случае, это интересный образчик нового формата польской фэнтези, четко делящейся отныне на два периода — до и после «Ведьмака».

Сергей Алексеев

Владимир Аренев

Магус

Москва: Форум, 2006. — 336 с. (Серия «Другая сторона» ). 4000 экз.

Книга за книгой выходит у киевлянина В.Аренева. Кажется, совсем недавно был издан роман «Паломничество жонглера», затем в начале года опубликован сборник рассказов «Немой учитель». Не прошло и нескольких месяцев — новая книга. Но это не скороспелые тексты, каждый из них вылежался в столе, накопил терпкость и вкус. Аренев сочиняет литературную фантастику. Здесь эпитет «литературная» не носит оценочного характера. Просто для автора на первом месте по значимости — яркая щедрость стиля, отточенность деталей, богатство интертекстуальных связей. Сюжет как бы прорастает сквозь ткань письма, направляемый не только силой вымысла, но и стилистической изобретательностью.

Италия XV века привлекательна для многих авторов. Символом эпохи стала фигура Леонардо, чей двуликий образ устремлен и в будущее науки, и в прошлое магии и искусства. В «Магусе», правда, изображена Италия фэнтезийная. Здесь тени умерших не только общаются с живыми, но даже нанимают себе телохранителей, а представители «малого народца» пуэрулли не только живут рядом с людьми, но даже заботятся о чести дворянской фамилии. Здесь церковь сама создает орден магусов-законников, расследующих преступления, совершенные с использованием магии. Магус по имени Обэрто при помощи вора Фантина распутывает странное преступление, связанное с кражей фамильных перстней — эта история превращается в многоходовой детектив, где лишь в финале все линии сходятся к главному смыслу произошедшего. Стилистические реминисценции в диапазоне от Эко до Толкина и от «Шерлока Холмса» до «Золотого ключика» подчеркивают самоценность литературной фантазии.