Брюссель, январь 1852
VI
ТЕ DEUM 1 ЯНВАРЯ 1852 ГОДА[2]
Твоя обедня, поп, из-под команды «пли»
Яд богохульный точит.
Смерть за твоей спиной, на корточках, в пыли,
Прикрывши рот, хохочет.
Трепещут ангелы, пречистая в раю
От слез изнемогает,
Когда о пушечный фитиль свечу свою
Епископ зажигает.
Ты тянешься в сенат, — и сан возвышен твой,
И жребий твой приятен, —
Пускай, но выжди срок: не смыты с мостовой
Следы зловещих пятен.
Восставшей черни — смерть, властителю — хвала
Под хриплый хохот оргий.
Архиепископ, грязь на твой алтарь вползла,
Заболтанная в морге.
Ты славишь господа, всевышнего царя.
Струятся фимиамы.
Но с росным ладаном мешается не зря
Тлен из могильной ямы.
Расстреливали всех — мужчин, детишек, жен.
Ночь не спала столица.
И у соборных врат орел свинцом сражен, —
Здесь коршун поселится.
Благословляй убийц, бандитов славословь.
Но, вопреки всем требам,
Внял мученикам бог! За жертвенную кровь
Ты трижды проклят небом.
Плывут изгнанники, — причалят там иль тут,
В Алжир или в Кайенну.
В Париже Бонапарт остался, но найдут
И в Африке гиену.
Рабочих оторвут от мирного труда,
Крестьян сгноят расправой.
Священник, не ленись и погляди туда,
Налево и направо!
Твой хор — Предательство, твой регент — Воровство.
Христопродавец хитрый,
Ты в ризы облачен, но срама своего
Не скроешь и под митрой.
Убийца молится, протиснулся вперед,
Патронов не жалеет.
Что в дароносице — сам черт не разберет,
Но не вино алеет.
Брюссель, 3 января 1852
VII
AD MAJOREM DEI GLORIAM [3]
«Поистине, наш век странно чувствителен. Неужели воображают, что пепел костров совершенно остыл? Что не найдется хотя бы крошечной головни, чтобы зажечь пук соломы? Безумцы! Называя нас иезуитами, они думают оскорбить нас! Но эти иезуиты хранят для них цензуру, кляп и огонь. И когда-нибудь они станут владыками их владык»
Сказали: «Победим и станем властью массам.
По тактике — бойцы, священники — по рясам,
Мы уничтожим честь, прогресс, права, умы.
Из лома сложим форт, засев, захлопнем двери,
И, для спокойствия, с рычащих суеверий,
Как бы с угрюмых псов, намордник сдернем мы.
Да! Эшафот хорош; война необходима;
Невежеству — почет, и нищета терпима;
Трибун заносчивый пускай в аду горит;
Обрящет лишь болван архангельские крылья.
И наша власть, как власть обмана и насилья,
Отцу завяжет рот, ребенка одурит.
Слова, которыми стегать эпоху будем,
Как хлопья с кафедры глаза залепят людям,
И вмиг оледенят несмелые сердца,
И в них любой росток полезный заморозят;
Потом, как в землю снег, уйдут. И пусть елозят,
Пусть ищут: не найдут начала и конца!
Лишь холод сумрачный сгустится над сердцами, —
И тут погасим мы, убьем любое пламя.
А крикнет кто-нибудь французам новых дней:
«Свободу бы вернуть, как деды сбить бы цепи!» —
То внуки осмеют, кто в нашем рос вертепе,
Свободу мертвую и мертвых дедов с ней.
На нашем знамени сверкнет из пышных складок:
«Семейство, Собственность, Религия, Порядок».
А коль на помощь нам придет разбойник вдруг,
Язычник, иль еврей, иль корсиканец, — в зубы
Взяв нож, в кулак фитиль, — кровавый, подлый, грубый,
Клятвопреступник, вор, — ему мы скажем: «Друг».
Твердыни захватив, для всех недостижимы,
Мы будем управлять, надменны, страшны, чтимы.
Что нам в конце концов Христос иль Магомет?
Мы служим, всё гоня, одной лишь цели: властвуй!
А коль наш тихий смех пройдет порой над паствой, —
В глуби людских сердец дрожь пробежит в ответ.
Мы спеленаем дух в тиши и тьме подвала.
Поймите, нации: нет выше идеала,
Чем раб египетский, вертящий колесо.
Да здравствует клинок! Прочь, право! Прочь, наука!
Ведь что такое мысль? Развратнейшая сука!
Вольтера — в конуру! На каторгу Руссо!
В расправах с разумом у нас богатый опыт.
Мы в ухо женщинам вольем отравой шепот,
Понтоны заведем, и Шпильберг, и Алжир.
Костры угашены? Мы их опять навалим.
Нельзя людей сжигать? Хотя бы книги спалим.
Нет Гуса? Вытопим из Гутенберга жир!
Тогда в любой душе повиснет сумрак мглистый.
Ничтожество сердец — основа власти истой.
Все, что нам хочется, мы совершим тишком —
Чтоб ни взмахнуть крылом, чтоб ни вздохнуть не смели
В неколебимой тьме. И нашей цитадели —
Стать башней черною во мраке гробовом.
Мы будем царствовать над чернью, над ползущей.
Возьмем подножьем мир. Мы станем всемогущи.
Все наше — слава, мощь, богатство, дух и плоть.
Без веры, без любви — мы всюду властелины!..»
— Когда б вы заняли орлиные вершины,
Всех вас оттуда бы я смёл! — речет господь.