"Кулак" сегодня отправляется в Москву под покровительство Константина Осиповича. Я сделал весьма незначительные перемены в некоторых главах. Довольно, покуда не марать! Но представьте мою досаду: я переписывал черновую сам. Поручил было семинаристу - наврал, черт знает что! Явился переписчик-чиновник, тот, оказался почище Кулака. Взял в руки рукопись, щупал, рассматривал, считал стихи и, наконец, объявил решительно, что меньше 15 руб. сер. он не возьмет; после этого мне ничего не оставалось, как взяться за работу самому, - и не рад, да готов. А, право, лучше бы рубить дрова, нежели сидеть десять дней за столом с больною грудью, согнувшись в три погибели. (Этой несчастной привычки я не могу оставить.) Константин Осипович пишет, что Тараканов в сцене, когда Лукич просит у него помощи, напоминает Подхалюзина 1. Я решительно с ним не согласен и всю сцену оставил нетронутою. Таким образом, можно сказать: Лукич похож на Чичико- | ва, Скобеев еще на кого-нибудь, и так далее. Если бы и были черты случайного сходства, что же это доказывает? - ровно ничего! Я могу походить на Вас, иметь одинаковый вкус и проч. Но из сходства вкусов не следует, что Вы и я - одно и то же. Нет охоты развивать такого рода мысли, написал бы много. Если почтете за нужное, дайте мне вопросные пункты, я буду отвечать подробно. Все - прах и суета! Надо скорее печатать; покуда мне сомневаться и в "Кулаке" и в самом себе? Уж кончить бы разом, да и концы в воду!
Спешу Вам передать нечто новое, касающееся Вас. Сер. Павлович Павлов 2, как Вам известно, был в Петербурге. Говорят, он представлял свои рисунки г. Ростовцеву; они будут изданы. Текстом хотят воспользоваться Вашим. (Вероятно, выхлопотав его у Геогр [афич.] общества.) Хорошо? Итак, Вам нужно поторопиться представлением своего альбома куда следует и оградить неприкосновенность своей собственности от кого бы то ни было. Тарачков 3, слышно, открыл в Богучарском уезде минеральные ключи и нашел где-то на берегах Дона пласты гранита в обширных размерах [* Вода, как сейчас я слышал, разложится химически, и насколько в ней окажется минерального - бог весть. Гранит под землею, и количество его неизвестно.]. Подробностей о том и другом я не знаю, потому что еще не видал самого Тарачкова. М. Мих. Панову я передал все, о чем Вы писали; он ответит Вам немедленно. Берг , приехал и прожил у меня три дня; теперь он отправился в Корпус. Надо было его видеть в минуту отправления: в лице - отпечаток чего-то тяжелого, ответы - невпопад; известное Вам што? повторилось раз сто... И досадно и грустно! При-дорогин Вам кланяется до земли (так он выразился). Когда я прочитал ему Ваше письмо, он поцеловал Ваш портрет. Евпраксия Алексеевна и малютки, ее племянницы, тоже свидетельствуют Вам и Надежде Аполлоновне свое глубочайшее почтение, разумеется, каждая по-своему. У меня теперь квартирует Н. П. Курбатов ?. Мы, я думаю, будем с ним вдоволь читать. Кстати, о чтении. Известна ли Вам статья г. Переверзева? Как жаль, что она не напечатана! Род, конечно, не новый, - г. Бланк его предупредил на этом поприще, - но все же было бы хорошо напечатать. Вы меня понимаете... В продолжение этого времени я кое-что читал. Право, произведения а 1а Щедрин наводнили литературу. Немного скучно: это - выстрелы на воздух, холостые заряды - много грома и мало пользы. Ах, добрейший Николай Иванович! когда будете в Петербурге, купите мне стихотв. Гюго, если они недороги; я заплачу Вам деньги. Курбатов говорит, нельзя ли там достать Гейне? Видите, кому что нужно... Чуть не забыл! Соколов в получил из редакции "Русск. вестника" 60 руб. серебр. Не постигаю, как достает у Вас терпения и времени думать о каждом, хлопотать для каждого! Если бы я захотел Вам передать поклоны Ваших знакомых, - не достало бы бумаги, а главное - некогда: спешу с "Кулаком" на почту... Состояние духа тревожное... Благословите, мой друг! Что-то будет?
Всею душою любящий Вас
И. Никитин.
1857, 2 августа, Воронеж.
N3. Вот совсем было забыл. Письмо, адресованное Вашему старику Михаиле 7, я передал. Он в восторге. Кланяется дочерям, посылает им свое благословение и проч. ..Теперь он служит сторожем при церкви Ильи-пророка. Ему хорошо. Из Петербурга, надеюсь, Вы мне напишете - как там и что...
18. К. О. АЛЕКСАНДРОВУ-ДОЛЬНИКУ
Милостивый государь, Константин Осипович.
Нетерпение мое узнать об участи моего "Кулака" так велико, что я осмеливаюсь отнять у Вас две-три минуты на чтение этого письма, хотя понимаю вполне, как дорого Вам время. Будьте так добры, сообщите мне, где он - в Цензурном комитете доселе или поступил уже на рассмотрение цензора? Воображаю, что с ним делает последний. Впрочем, судя по тому, что ныне печатается, нельзя слишком опасаться меча цензуры 1. Взгляните на "Старые годы" 2 в "Русск. вестн." и продолжение "Мертвых душ" 8, просто - ужас! Читали ли вы его кому-нибудь из литераторов? Щепкин *, конечно, отказался от чтения, да бог с ним, если уж так. Мне советуют напечатать какой-нибудь отрывок в журнале, преимущественно в "Русск. вестн."; не думаю, чтобы это было хорошо: из отрывка не увидят ничего; читатель скорее составит себе невыгодное понятие о целом, нежели выгодное. Главное мое опасение состоит вот в чем: трудно теперь устранить то предубеждение, которое возникло у литераторов и публики по выходе в свет моих первых стихотворений. Издание моей книжки решительно было для меня несчастием. Простите, что я говорю откровенно; я знаю, кому говорю. Разумеется, отдавая графу Д. Н. Толстому мою рукопись, я первоначально радовался, но граф продержал ее у себя, или где бы там ни было, два года; в продолжение этого времени взгляд мой на многое изменился. К моему горю, когда я принял твердое намерение потребовать от графа мою рукопись назад, он известил меня, что печатание началось, следовательно, я спохватился поздно. Теперь, при выходе в свет "Кулака", будет вот какая история: почтеннейший критик (тот или другой все равно) берет в руки новую книжку, смотрит - поэма И. Никитина. "О, говорит он, - знаем! Как не знать подражателя бывших, настоящих и едва ли не будущих поэтов!" После этого понятно, как проч-тется "Кулак": через пятую на десятую страницу... Поверьте, предчувствие мое сбудется. Теперь покорнейше прошу Вас вот о чем: заключение "Кулака", начинающееся стихом:
Прощай, Лукич!
Не раз с тобою...
все до конца зачеркните без милосердия. Лишнее. Все скажут, что я хотел порисоваться, а, видит бог, я этого не хотел. Далее, к чему эти слова:
Придет ли, наконец, пора... и прочее?
Поэма должна говорить сама за себя. Наконец мнение мое решительно таково, что "Кулак" произведет большое впечатление на читателя, завернув в питейный дом и предоставив читателю полную свободу размышлять о его судьбе. Может быть, я пришлю к Вам , стиха, которые могли бы усилить впечатление последних, впрочем, наверное не знаю; что же до уничтожения заключения, моя покорнейшая к Вам просьба о приведении его в исполнение обдумана строго и хладнокровно ?. Будьте так добры, хоть в двух строках уведомьте меня, что с "Кулаком". Я хотел было приложить здесь одно стихотворение, но... неловко... по почте, риск... и проч. ..
С чувством глубочайшего уважения и совершеннейшей преданности имею честь быть Вашим покорнейшим слугою
Иван Никитин.
1857 г., сентября 9
19. Н. И. ВТОРОВУ
Наконец-то, незабвенный Николай Иванович, пришла от Вас весточка! Вот вы где - на Севере! Признаюсь, я позавидовал Вашей поездке по широкой Волге; вот раздолье!.. Господи! когда-то я вырвусь из своей берлоги, полюбуюсь на божий свет, подышу чистым воздухом? Дома - все те же стены, тот же грязный двор с обвалившимся посереди сараем, на улицах - поправка тротуаров, починка мостовых, на рынке - чищенье, метенье, выравнивание телег и прочее и прочее. Просто невыносимая тоска! Кажется, и небу наскучило глядеть на эту мелкую суету, нахмурилось оно, наморщилось, целый месяц день и ночь плакало и вот только каких-нибудь два-три дня улыбается, да и то не очень весело. Но город наш не смотрит на дурную погоду: белится, румянится, охорашивается; если бы были архитекторы-парикмахеры, кажется, он завил бы себе кудри. Удивительный щеголь! По-видимому, приготовляется к чему-то торжественному,-но что такое это торжественное - не разрешить уму бедного горожанина. Рынок обращается иногда в театр, где разыгрываются небольшие пьесы, впрочем, богатые по содержанию. Например. Сцена представляет утро. Накрапывает мелкий дождь. Торговки согнулись и дрожат от холода. Перед ними: груши, яблоки, дули, грибы и тому подобное... "Идет! Идет!" - кто-то отрывисто и вполголоса восклицает в толпе, и торговый люд робко смотрит по направлению протянутй руки бородатого кулака. "Вот он!" замечает последний, - и лицо, почтительно сопровождаемое свитой, является на сцене. Размеренным шагом подходит он к торговке, берет из ведра груздь и отведывает. "Что это?" - "Грузди, батюшка". - "А в грузде что?" - "Ничего, батюшка". - "Так ты такие-то продаешь грузди! - с червями! В п... их! Ей, С... возьми!" - "Так нет же! Пропадай они тут!" - и старая торговка опрокидывает в грязь свой свежепросоленный товар. Главное лицо пьесы плюет и удаляется размеренным шагом; окружающие изумлены; зеваки его сопровождают. "Это что?" - нахмурившись, восклицает то же лицо и отведывает мягкую грушу. "Гру-гру-ши", - трепетно отвечает торговка. "Гнилье!"Торговка хочет раскусить другую грушу, показать, что гнилья тут нет и не было, но груша летит и расплющивается об ее щеку. Лоток с товаром опрокидывается немыми лицами пьесы. Повелевающая ими плотная особа проходит по ним, подавая пример другим; другая плотная особа, поменьше ростом, проходит и топчет; остальная свита растаптывает окончательно. Далее. В антракте проходит около месяца. Место действия в доме NN., где по случаю храмового праздника обед. Гостей много. На первом плане снова зрители видят лицо, уже являвшееся в двух рыночных пьесах, и вдобавок почтенного старца, известного церковным красноречием, т. е. Ар... Подают вино. Старец читает молитву, благословляет хлеб-соль и выпивает полрюмки. "По одной не закусывают", замечает известное лицо и, правой рукой обернув три или четыре раза около большого пальца левой конец своего носового платка, вдруг его развертывает и показывает старцу. "Вот, - говорит он, - мера, которая определена мо[н]ахам". - Действительно, - отвечает старец, - в западных губерниях по недостатку чистой воды мо[н]аху выдавалась такой меры кружка чихиря. Вы, может быть, не знаете, что такое чихирь, так я вам скажу. Чихирь - это невозделанное виноградное вино. Нет ничего удивительного, если мо[н]ах в продолжение суток выпивал эту кружку. Но чтобы выпить кружку крепкого напитка, мне кажется невероятно, и если уже это возможно, то возможно только скоту". - При сем старец указал рукою на особу, с которою вел речь. Затем, между прочим, подают и жаркое. Старцу - рыбу, известному лицу бекасов и дупелей. И вот известное лицо указывает с остроумною улыбкой почтенному старику на мясное блюдо. "Не угодно ли?" - "Нам это не показано". - "Но это ведь не говядина". - "Взамен говядины мы употребляем сыр, молоко, яйца и только..." - "Но ведь это двуногое..." - "Какое двуногое! Иное двуногое хуже четвероногого..." - и снова рука старика указывает на предлагателя двуногих. Обед кончен. Старик встает и читает молитву, обыкновенно читаемую над людьми, одержимыми бесом. Зрители всячески стараются скрыть - одни свое изумление, другие - восторг, но то и другое невольно выражается в их чертах. Занавес опускается. Так вот-с какого рода пьесы иногда разыгрываются в провинции, без приготовления, без репетиций, без суфлеров. Дух века вот куда зашел! - как сказал великий Пушкин. Какие на свете, подумаешь, сплетни! А очевидцы ручаются головой за несомненность всего вышепро-писанного. О провинция, провинция!..