Весь Ваш

И. Никитин. 13 апреля 1859 г., Воронеж.

43. Н. И. В ТОРОВ У

Воронеж, 1859 г., мая 8.

Что это об Вас, мой милый друг, Николай Иванович, нет ни слуху ни духу? Здоровы ли Вы и Ваше семейство? Я и Придорогин ежедневно ломаем головы, стараясь объяснить Ваше молчание. Если у вас пропасть дела, - это еще не беда, и я покоен... Сохрани Вас бог от всего дурного.

Новостей у нас нет, впрочем разве одна: М. Ф. Де-Пуле получил Станислава на шею. На днях я имел честь представляться начальнику губер[нии], который принял меня очень деликатно и радушно1. Мои торговые делишки идут так себе, недурно, но здоровье - вот Вам доказательство - мой почерк: верите ли, едва хожу, едва владею руками. Если настанет тепло и не поможет мне купанье, тогда останется одно - умереть. Воля Ваша, стихотворений своих поправлять я теперь не в состоянии, так печатать не могу; напишу к В. А. Кокореву об этом, пусть он, ради Христа, меня извинит и простит и даст время на месяц или на два для обработки моей стихотворной мелочи.

Г-ну Сеньковскому я послал недавно 250 руб. на покупку разных разностей; посоветуйте ему, какие нужно выбрать географические карты, имея в виду учеников гимназии. Еще поручил я ему купить портфелей; сумеет ии он их выбрать? Беда покупать вещи за глаза, - таково мое положение.

Что же Вы, мой друг, не напишете мне, сколько я Вам должен? Я поспешил бы расплатиться. Пожалуйста, напишите.

Весь Ваш

И. Никитин.

44 Н. И. В Т О Р О В У

Мой милый друг, Николай Иванович.

Несмотря на свои беспрерывные служебные занятия, Вы не оставили без внимания моей просьбы относительно перемены посланных мною к г. Исакову книг. Приношу

Вам сердечную благодарность за Ваше неизменное ко мне расположение, за Ваше искреннее участие в успехе нового для меня книжного дела. Если бы была возможность, с какою радостию я отправился бы теперь в Петербург и как бы горячо и крепко обнял Вас при свидании! Но, к несчастию, желание это решительно для меня неосуществимо: едва я начал оправляться от одной болезни - простуды, явилась другая - скорбут. Ноги мои распухли, покрылись красно-синими пятнами и окончательно отказываются мне служить. Словом, повторяется та же история, которая была со мною назад тому три года. Впрочем, я не теряю присутствия духа и не бросаю дела, проводя целые дни в своем книжном магазине. Там у меня есть отдельная комната, где я постоянно читаю, лежа на диване. Если является покупатель, мне дают тотчас об этом знать, и я, прихрамывая и морщась от боли, выхожу к нему, и, как могу и умею, удовлетворяю его требование. Доктора единогласно советуют мне пользоваться чистым воздухом, прогулками в поле и в лесу. С своей стороны, я вполне понимаю, как было бы хорошо для меня пожить некоторое время без забот и занятий, но обстоятельства сложились так, что мне остается отказаться от подобной жизни или насладиться ею в самой ничтожной мере. Причина этому - необходимость моего присутствия в моем книжном магазине. Приказчик, рекомендованный мне г. Сень-ковским, уже недели две с половиною приступил к отправлению своей должности. Действительно, он чрезвычайно учтив и скромен, о чем г. Сеньковский извещал меня заранее, но, увы! ведь этого мало для того, чтобы я мог отдохнуть, предоставив ему полную свободу действий по части книжной торговли. Чиадров не только не знает русской литературы в полнейшем смысле этого слова, - он не знает даже правописания, которое доходит у него до последней степени нелепого. Что касается французского языка, - вот образчик его сведений: на днях известный журнал, отданный для чтения одному из моих подписчиков, он отметил в книге и в билете подписчика таким образом: реву де монд...; - это, изволите видеть, выходит: "Revue des deux Mondes". Co стороны эта история только смешна, а меня она заставляет краснеть. Книжный магазин - не дегтярная лавка, где всякая нелепость прощается продавцу потому, что он не более, как дегтярь, и только. Вчера, при М. Ф. Де-Пуле,

Чиадров вдруг ни с того ни с сего заговорил об одной статье, напечатанной в "Русском дневнике" и Написанной одним из воронежских жителей. "Я, - [заметил] сказал он с насмешкой, - я не понимаю, почему подписчики наши так сильно добиваются прочитать эту статью? Написана она незавидно; сказать без самохвальства, я написал бы лучше..." - "Разве Вы пишете?" - возразил Де-Пуле. "Как же, я недавно отдал в редакцию "Современника" статью о крестьянском вопросе, да вот до сих пор что-то нет о ней слуху..." Вы знаете Де-Пуле - человека необыкновенной доброты и деликатности, но и он не удержался и отвечал звонким смехом на простодушный рассказ моего приказчика. Короче: мальчик, который служит у меня два месяца и которым в эти два месяца я руководил, смыслит далеко более Чиадрова в книжной торговле. Понятно, что г. Сеньковский был последним доволен: в его "Библиотеке для чтения" все книги занумерованы, Чиадрову оставалось только взглянуть на нумер и подать подписчику требуемую им книгу. При строгом порядке такого рода, кажется, может действовать машина вместо человека, и тогда едва ли будет какое-либо упущение, но в книжном магазине дело другое. Здесь машина уже не годится, потому что, рад не рад, иногда приходится говорить с покупателем о том или другом авторе известных произведений и произносить о них свое мнение более или менее верно. Но в особенности мучит меня отдача в чтение французских книг. Только выйдешь за дверь магазина и сделаешь несколько шагов по улице, смотришь, бежит мальчик: "И. С, пожалуйте в магазин". - "Зачем?" - "Прислали за французскими книгами". Разумеется, и пойдешь назад, и кончена едва начатая прогулка. Вот Вам и вдыхай чистый воздух! Впрочем, все ничего, все слава богу! Главное - я в своей стихии и не слышу домашнего крику, не вижу отвратительных дрязг, - и это уже для меня счастье, за которое я благословляю и буду благословлять Василия Александровича.

Извините, мой друг, за длинное письмо. В заключение прошу Вас, если еще не отправлены ко мне книги г. Исакова, купить следующее:

2 экземпляра карты Европы, на французском языке, послед, издания;

2 - карты России, тоже послед, издания, в небольшом размере;

1 - карту России в большом размере с обозначением всех почтовых дорог.

Весь Ваш

И. Никитин.

Воронеж, 1859 г., 22 июня.

N3. О покупке карт прошу Вас, потому что Вы очень хорошо знаете по этой части. Пишу не для фразы.

45. Н. И. ВТОРОВУ

Возобновляя в памяти прошлую мою жизнь, так богатую разнообразною горечью, и всматриваясь во Bee* окружающее меня в настоящее время, - и там и тут я нахожу для себя мало утешительных явлений. Впрочем, я не хочу повторять старой, плачевной песни о том, как мне жилось прежде и как живется теперь: на Вас она навела бы тяжелую скуку, на меня - невыносимую тоску. Назад тому несколько лет счастливый случай свел меня с несколькими личностями, которые имели благодетельное влияние на развитие моей нравственной стороны, - вот о них-то я хочу сказать два-три слова. Эти дорогие для меня люди были: Вы, мой друг, Николай Иванович, Нордштейн, Придорогин и Де-Пуле. Но никто из этого небольшого кружка не мог узнать меня настолько, насколько должны бы узнать меня Вы, потому что я вполне раскрывал перед Вами одним мою душу и в радости, горе Вам одному высказывал мои сокровеннейшие мысли, по которым, без всякого затруднения, Вы могли судить о светлых и темных сторонах моего характера. К сожалению, оказывается, что и Вы знаете меня недостаточно. Доказательство - Ваше письмо1, которое глубоко меня опечалило и задело за живое.

Я не смею отрицать, что дикий образ моего воспитания и отвратительная обстановка моих детских лет, может быть, явственно положили на меня свое темное клеймо, что много привилось ко мне дурного, что это привитие испортило до известной степени мой характер и не дало, как бы следовало, выработаться во мне всему благому и разумно-человеческому. Что ж делать? Как бы то ни было, все-таки приговор Ваш надо мною слишком строг и едва ли не ошибочен.