Завидя там похожий воротник,

Сто раз на дню упрямо забывая,

Что встретиться зависит не от них.

Не может быть, он не сошел с ума,

Чтоб верить ей, девчонке-недотроге.

Она уже испугана сама.

Но телеграмму не вернешь с дороги.

И все-таки на том себя ловлю,

Что пробую лицо ее представить,

Когда она мне говорит "люблю",

Решив себя на память мне оставить,

И не могу. Я вижу только рот,

Способный мне сказать два милых слова.

Упрямый - сделать все наоборот

И детский - тут же помириться снова.

А вдруг она, упрямица, смогла

На каблуках перевернуться круто...

Синица тоже море подожгла,

И кто-то ж ей поверил на минуту.

Спешить к ней, задыхаясь на бегу,

Как будто море правда загорится,

Не оставаясь у нее в долгу,

За сумасбродство отплатить сторицей.

Пусть, спутав все, любя и не любя,

Придет к тебе, и рада и не рада.

А ты поверь и обмани себя,

Решив, что так, наверное, и надо.

Без шапки, наспех натянув пальто,

Он выбежал в ночной, пустынный город

И не узнал его. В нем все не то.

Сгребают с крыш, и снег летит за ворот,

И доски, как нарочно, поперек,

И грохот льда, летящего по трубам,

Чтоб не ходил, чтоб сам себя берег,

Ему всю ночь напоминают грубо.

Как трудно, сжившись с городом с утра,

Вдруг встретить ночью - темным, непохожим

И, зная, что бросать его пора,

Опять себя почувствовать прохожим.

Да стоит ли еще она того,

Чтоб в книги не заглядывать по году,

Чтоб, все забыв, отрекшись от всего,

Вернуться, стать мальчишкой ей в угоду?

Он вспомнил комнату, но не такой,

В какой он жил, а новой, той, в которой

Все тронуто уже ее рукой:

Со скатертью, с окном, закрытым шторой...

Ее подарки, мелочь, баловство,

То абажур, то коврик над кроватью

И штопаное ситцевое платье,

В котором ходят только для него.

Он наизусть в нем знает все заплатки,

Он любит, чтобы дома, встав со сна,

Опять вся в школьных бантиках и складках,

Как девочка, в нем бегала она.

Да, стоит быть нелепым, безрассудным,

Уехать к ней, себе же на беду,

Как хорошо, что ничьему суду

Такие преступленья не подсудны.

Ты в этом не раскаешься сначала,

Потом раскаешься, потом тебе

Еще придется каяться, что мало

В чем каяться нашлось в твоей судьбе.

Как все-таки она его ждала!

Она не знала раньше, что в разлуке

Так глупо могут опуститься руки,

Так разом опостылеть все дела.

Она была внезапно лишена

Тех маленьких счастливых ожиданий,

Той мелочной, но ежедневной дани,

Которую нам жизнь платить должна.

Мы можем пережить большое горе,

Мы можем задыхаться от тоски,

Тонуть и выплывать. Но в этом море

Всегда должны остаться островки.

Ложась в кровать, нам нужно перед сном

Знать, что назавтра просыпаться стоит,

Что счастье, пусть хоть самое простое,

Пусть тихое, придет к нам завтра днем.

Любила ли она его? Тревожно

Искать портрет. Не узнавать лица,

Казалось, присмотреться бы уж можно,

А все не присмотрелась до конца.

Ей нравился в нем жесткий рот мужчины,

И властное пожатие руки,

И первые недетские морщины,

И ранние седые волоски.

Ей нравилось, что, идя с нею рядом,

Он вдруг дышал, как в гору, тяжело,

Блуждая городским замерзшим садом,

В пальто ее укутывал тепло

И, руки дольше задержав, чем надо,

Терялся и краснел, сходил с ума,

Когда она, его смущенью рада,

Наивно говорила: "Я сама".

Недавно одолела вдруг усталость.

С ним после лыж вернулась чуть жива.

Шел снег. Она заночевать осталась,

Не из-за снега, так, из озорства.

Ей не спалось, но, притворившись сонной,

Она видала, как он лег у ног,

Когда-то злой, но ею прирученный

Лохматый и взъерошенный щенок.

Такой большой, покорный, терпеливый,

Не смеющий ни рявкнуть, ни напасть...

Как хорошо владеть им! И, трусливо

Зажмурившись, класть пальцы прямо в пасть.

Она уже два года замечала,

Что с ним опасно стало быть нежней.

Любовью перепугана сначала,

Она потом легко привыкла к ней.

Заметила, что он всего слабее,

Когда она - девчонка-егоза,

Когда она дичится, и робеет,

И делает невинные глаза.

Все с ним да с ним. И даже в скучный вечер

За то, что он пришел, его браня,

Привыкла так, что, кажется, без встречи

Сама с трудом могла прожить полдня.

Но ей еще ни разу не мечталось,

Забыв про все, прийти к нему домой,

Чтоб, кроме вечных слов "моя" и "мой",

В погасшем доме звуков не осталось.

И если так, - пожалуй, ведь она

Его жалела больше, чем любила.

Но в эти дни, когда ей грустно было,

Когда, оставшись без него, одна,

Она себе не находила места,

Ей показалось, что она лгала,

Что мать его, назвав ее невестой,

Недалеко от истины была.

Ей захотелось вдруг, без предисловья,

Расцеловать его, затормошить

И, не спросясь ни у кого, решить,

Что это называется любовью.

Послушает? Вернется ли с дороги?

По-прежнему ль еще она сильна?

Телеграфист был заспанный и строгий,

Переспросил зачем-то имена.

..........................................................

..........................................................

И вот вокзал. Бутылки с кипятком,

Резиновые, длинные минуты.

И скорый поезд, осадивший круто.

Последний шаг, плетущийся пешком.

Он в самом деле приезжал сюда.

Она должна ему свой голос, руки, тело.

- Ждала? - Ждала. - Звала обратно? - Да.

- Хотела быть со мною? - Да, хотела.

А ей сказать бы только: "Милый мой",

Пожалуй, приласкаться осторожно,

Чтоб снова провожал ее домой,

Чтоб все опять привычно и несложно.

Еще хотя бы год не покидать

Лукавого сословия девчонок,

И в каждом сне его тревожно ждать,

И каждый раз за сны краснеть спросонок.

Быть любопытной и неосторожной,

Наперекор мужскому их уму,

Знать каждый раз, чего нельзя, что можно,

И в руки не даваться никому.

А поезд подходил уже к платформе,

Вот кто-то прыгнул с ходу на перрон.

Но, слава богу, тот, в военной форме,

Который прыгал, все еще не он.

Скорей в толпу, не думая, а там