Завтра, когда растает снег, я тщательно осмотрю весь двор и получу ответ хотя бы на один из многочисленных вопросов, которые мне надо решить.

Покинув место происшествия, я вернулся в дом отдыха. Здание казалось вымершим. Я бросил взгляд на окно на втором этаже: занавеска висела спокойно. И все же на мешало бы проверить, кто живет в этой комнате. Но сначала надо зайти к Леле. Как она? На обед не появилась, когда я выходил, не ответила на мой стук.

На этот раз, постучав, я услышал лаконичное «да», открыл дверь и вошел. Леля лежала на кровати и читала.

— Добрый вечер! — буркнул я, стараясь показать обиду. Отложив раскрытую книгу, она удивленно взглянула на меня:

— Добрый вечер!

— Уже скоро пять.

— Пять? А я думала, что сейчас не позднее трех. Глаза у нее были красные, волосы растрепаны, выражение лица отсутствующее.

— Что с тобой? — Я присел к ней на кровать. — Почему не пришла обедать? Почему не отозвалась на мой стук? Из-за истории с женщиной?

Она продолжала смотреть на меня отсутствующим взглядом. Я взял книгу, посмотрел на обложку. Агата Кристи «Загадка Эндхауза». Все ясно.

— И ты тоже? — воскликнул я трагически.

— Что?

— И ты пригубила чашу с этим ядом?

Я глядел на нее с неподдельным сожалением.

— Это не для тебя, моя милая.

— А для кого? Детективы читают все, от мала до велика. Тут пет возрастных границ.

— Если тебе нечего читать, — искренне разозлился я, — я дам тебе «Даму с камелиями» или что-нибудь еще полегче. Например, «Королеву Марго». Она есть у суфлерши В крайнем случае читай Клиффорда Саймака. Эта английская старушенция Кристи ужасна! Она расстроит тебе соя до конца смены.

— Я читаю и других! — Леля подняла подушку, и я оторопел. Там, притаившись в засаде, ждали своей очереди штук пять книг — мне не было нужды гадать — каких: их обложки были мне бесконечно знакомы — Конан Дойл, Жорж Сименон, Агата Кристи и один болгарский автор, который, по мнению знатока этого жанра критика Венко Христова, пишет хорошо, с чем, однако, лично я отнюдь не согласен.

— И ты все это собираешься прочесть?

— Уже прочла, — устало ответила Леля, зевнула, прикрыв свой красивый рот еще более красивой рукой, и, одним махом откинув одеяло, вскочила с постели. Ничуть не смущаясь моего присутствия, Леля прошествовала в прозрачной ночной сорочке в ванную. Может, я и старомоден, или, как говорят наши студентки, — ретро, но мне не по душе такая фривольность, и я всегда краснею. Но Леля не удостоила меня ни малейшего внимания: в данный момент я был для нее пустым местом. Она захлопнула дверь ванной, пустила воду, и до моего слуха донеслось сперва тихое мурлыканье, а потом громкое пение, заглушаемое шумом воды. Взяв книгу, которую читала Леля, я взглянул на раскрытую страницу. Это была уже последняя глава.

— Вы хотите, чтобы я объяснил? — Пуаро оглядел всех с довольной улыбкой и с тем выражением напускной скромности, которое было мне столь хорошо знакомо. Мы уже перешли в гостиную, и ряды наши значительно поредели.

И так далее… Я очень хорошо помнил содержание романа. Излюбленный прием старушенции мне известен. Как всегда, Пуаро устроит хитроумную ловушку, и голубок, сирень преступник, сам в нее влетит. В свое время, когда мы с капитаном Аидоновым расследовали преступление у Боевой мельницы, я буквально зачитывался Кристи и Сименоном, восторгаясь ловкими ходами Пуаро и Мегрэ, но Андонов безжалостно опускал меня на землю. В романах одно, а в жизни другое. Запомни: преступление может совершить каждый — и самый большой подлец, и самый честный и хороший человек. В криминалистике каждый случай сугубо индивидуален. Я тоже люблю детективы, уважаю их авторов, но, к сожалению, в практике нет шаблона. Так что напрягай свои мозговые клетки, как говаривал Мегрэ, и рассчитывай только на самого себя.

Через десять минут Леля уже стояла передо мной — свежая, подтянутая, с задорным огоньком в глазах:

— Пошли!

Она была в брюках, пуловере с высоким воротом и теплой куртке. Я не понял, что означает это «пошли», Леля коротко добавила:

— А жизнь идет вперед, мой милый! Когда мы вышли наружу, я спросил:

— Куда направимся?

Мне не хотелось идти туда, откуда я только что вернулся, поэтому с облегчением услышал ее ответ:

— Прогуляемся по лесу, заодно принесем и дров для камина. Ты забыл, что сегодня двенадцатый день, как мы здесь? Правда, начался он плохо, но должен закончиться хорошо. Вечером мы усядемся возле камина, и я отдамся тихому невинному занятию.

— Какому?

— Вязанию. Хочу связать тебе свитер. Скоро мы расстанемся, и ты меня забудешь. А при виде свитера ты будешь чувствовать уколы совести.

— Значит, — сказал я, — ты читала книгу о Эдит Пиаф.

— Нет, не читала. А при чем здесь Эдит Пиаф?

— Притом, что каждому своему любовнику она вязала свитер. Это был самый искренний и честный подарок, который она могла им сделать. А, как тебе известно, у Эдит Пиаф было много поклонников. Представляешь, сколько ей приходилось вязать!

— Интересно! — засмеялась Леля.

— Вот я и спрашиваю себя: каким по снегу будет мой свитер?

— Ну и вредина! — воскликнула она и, верная своей странной привычке, приподнявшись на цыпочки, укусила меня за ухо. Я отстранил ее и смущенно оглянулся, Она расхохоталась:

— Не бойся, никого нет. Крысы сидят в своих норах. Как раз в этом у меня не было уверенности, так как я уже успел заметить, что занавеска на окне второго этажа слегка отдернута — вполне достаточно для того, чтобы я почувствовал, что за нами кто-то наблюдает.

Маршрут нашей прогулки был немного странным. Над домом отдыха проходила заброшенная дорога, мы отправились по ней, но метров через триста Леля свернула в лес и, следуя какому-то известному лишь ей направлению, заставила меня взойти на гребень горного хребта, описывавшего дугу над домом отдыха и селом. Лес здесь был мелким и редким: местами хилые дубки, грабы, орешник. Землю покрывал топкий слой снега, неприятно липнувшего к ногам. Там и сям виднелись собранные в кучу сухие ветки, я было направился к одной из куч, но Леля коротко меня одернула:

— Потом!

Мы остановились только тогда, когда вышли на склон прямо над селом.

— Отдохнем! — приказала Леля.

Мы сели на поваленное дерево и выкурили по сигарете, глядя на открывшуюся нашему взору котловину. Далеко внизу виднелся городок е железнодорожным вокзалом. Возле станции пыхтел паровоз, а над городом, поднимались клубы дыма, выбрасываемые в воздух деревообрабатывающим заводом. До городка но прямой было не больше двух километров, но чтобы добраться до него по дороге, требовался час с лишним. Сейчас по извивающейся дороге полз вверх маленький автобус — ежедневная транспортная связь с селем, которой мы тоже иногда пользовались. С того места, где мы сидели, была видна и березовая роща; я нашел ее с трудом из-за белизны снега и сгущавшихся сумерек. Указал на нее Леле. Она кивнула:

— Вижу.

Потом произнесла, не глядя на меня:

— Ты там был, да?

Я оторопел от неожиданности, но признался:

— Да, был.

— И как?

— Что как? — начал я злиться.

— Нашел следы преступника? Тон ее был насмешливым..

— Почему ты думаешь, что непременно должен быть преступник?

— Это ты так думаешь, — произнесла она и поднялась.

— Пошли, а то скоро стемнеет.

И снова мы шли но лесу, но не прямо, а зигзагами, причем Леля все время озиралась по сторонам, то останавливалась, то вновь продолжала путь. Наконец я не выдержал:

— Что ты выслеживаешь, Леля?

— Ничего. Это просто привычка. Мой отец был заядлым охотником и часто брал меня с собой на охоту. В лесу я всегда так хожу. Ищу заячьи следы.

Объяснение ее было весьма наивным, но я промолчал. Когда мы уже подошли к дому отдыха, я напомнил ей:

— А как же дрова для камина? Или ты передумала вязать свитер?

Мы принесли две большущие охапки хвороста, но никто не обратил на это внимания. В камине уже пылал огонь. Фифи восторженно смотрела на пламя, отпуская комплименты Маринкову. Оказалось, что не только мы ходили в лес. Доктор Эйве уже восседал перед шахматной доской и, хотя находился лицом ко мне, даже не взглянул на меня. Напротив него сидел партнер по игре. Я видел его спину, широкие спортивные плечи и гадал, кто же это может быть. В жесте рукой, в наклоне головы мне почудилось нечто знакомое. Я обошел столик, встал с другой его стороны и буквально утратил дар речи.