Ее пылкий взгляд поднялся от его вставшего члена, чтобы встретиться с его глазами.

— Видимо! — фыркнула она.

— Но в этом разница между нами. Я способен уделять внимание двум вещам одновременно, в этом случае — твоему восхитительному телу и твоему непослушанию.

— Я не служанка, чтобы всегда покоряться твоей воле!

— Нет, ты — моя жена и поклялась слушаться меня. И это мое право наказывать тебя, как я решу.

Захватив угол простыни в кулак, он вырвал ее у нее из рук одним жестким поворотом запястья, оставив ее обнаженной, как Ева. В следующее мгновение он схватил ее за руку и поставил на колени, притягивая близко к себе, пока каждый ее изгиб не прилип к нему и его разгоряченной плоти, оказавшейся точно там, где он хотел, в колыбели между ее упругими, белыми бедрами.

— Рэнд… пожалуйста, — сказала она, когда дрожь пробежала по ней, оставляя мурашки.

— Пожалуйста, что? — Он пришел в ярость от того, что она извивалась в его объятиях, напрягаясь, чтобы освободиться от его хватки, так что он был вынужден провести рукой по ее спине и схватить бугорок мягкой плоти, чтобы удержать ее.

— Я ничего не сделала, чтобы опозорить наши супружеские клятвы, в этом я клянусь перед всеми святыми. Я только…

— Скажешь мне позже, — сказал он, опуская голову, пока его губы не прикоснулись к ее губам с каждым словом, которое он в них шептал. — Я разрываюсь между двумя желаниями: сначала поцеловать тебя в качестве наказания и трахнуть тебя позже, или сначала трахнуть тебя в качестве наказания, а затем поцеловать.

Внезапно она прекратила бороться с ним. Ее испуганная напряженность исчезла, хотя другая дрожь пронзила ее плоть и превратила ее соски в маленькие, твердые узелки, прижатые к его груди. Она облизала губы с легким щелчком маленького розового язычка:

— И это вся твоя идея наказания?

— Это все, о чем я могу думать в данный момент, — признался он, его взгляд был прикован к ее рту, прежде чем он взял его как человек, утоляющий жажду в пустыне, как пчела, берущая нектар, погружая свой язык в этот сладкий колодец снова и снова, пока она не соединила его со своим, втягивая его глубже.

— Ты можешь, — сказала она, задыхаясь, когда он наконец остановился, чтобы вдохнуть, — сделать и то и другое одновременно.

— Что и то и другое? — спросил он в хриплом потрясении, наклоняя голову, чтобы лизнуть изгибы ее груди, затем втянуть теплую и нежную твердость соска в рот.

— Трахнуть и поцеловать меня, поцеловать и трахнуть меня. — Она позволила себе поддаться, сжимая его шею, которую она обхватила руками, пока он был занят везде, увлекая его за собой, когда она упала назад на матрац, наполненный соломой, притягивая его между своих бедер.

Как он мог противиться такому приглашению? Это было эгоистично, он знал, но она была так открыта, ее суть такой влажной и горячей, что углубиться в нее казалось таким же естественным, как дышать. Он громко застонал от тугого совершенства слияния, блаженства зарываться в ее пульсирующие глубины. Он наслаждался этим долгие моменты, пока потребность двигаться, увеличить давление, трение стала слишком сильной, чтобы сопротивляться. Тогда он ворвался в нее, заполняя ее, растягивая, чтобы подогнать под себя, придавая ей такую форму, которая соответствовала самому жгучему его желанию. И это был неистовый триумф, безумное удовольствие, самое душераздирающее и радостное овладение.

На его пике он шептал сотни слов в душистую массу ее волос, среди них были и слова признания в любви, но его сердце билось так тяжело, что он не мог сказать, проговорил ли он их вслух, не мог знать, услышала ли она их из-за неистового экстаза.

Позже он скатился с нее, затем прижал к себе, расположив ее тело в изгибе своего, повернув так, чтобы ее бедра плотно прилегали к его паху. Ощущение было таким удовлетворяющим, что он глубоко вздохнул и сразу же заснул.

Он проснулся от стука копыт по дороге. Всадники выехали из дома поздно, подумал он. Судя по скорости их езды, они ехали из Вестминстера по делам короля, который был с королевой и своим сыном в Винчестере.

Бедный Генрих, его всегда будут беспокоить по вопросам управления королевством. Было невероятно, чтобы он когда-нибудь наслаждался пробуждением с теплой женой, устроенной так соблазнительно и удобно рядом с ним. Мягко нащупывая, Рэнд обхватил грудь жены рукой, воспользовавшись большим пальцем, чтобы возбудить ее прикосновением. Изабель что-то пробормотала во сне, прижавшись к нему. Это было то приглашение, которое ему было нужно.

Задолго до первого проблеска рассвета они снова были в пути. Это Рэнд разбудил их всех. Он проснулся охваченный нетерпением прыгнуть на коня, оставить мили за собой и поклониться королеве Генриха. Он догадывался, что она хотела узнать. Хоть она и родилась принцессой, а сейчас стала королевой, она была прежде всего женщиной. Он еще не знал, как ответит ей, но хотел, чтобы допросы остались позади. Только когда это закончится, он сможет взять свою жизнь под контроль и направить ее в том направлении, в котором хотел идти.

Они скакали весь день и до раннего вечера, останавливаясь только для того, чтобы отдохнуть или сменить лошадей. Дни становились короче, приближался сентябрь, поэтому к тому времени, как показались предместья Винчестера, уже наступила темнота. В городе было тихо, только лаяли собаки, потревоженные их приездом. Стук подков их лошадей по булыжникам отдавался эхом от стен зданий. Рэнду показалось, что эхо доносилось и сзади, но отнес это явление на счет усталости и воображения вследствие недосыпания.

То и дело он проскальзывал в мягкость между нежными бедрами жены, утоляя ненасытную жажду утешения, которое находил там. Она не протестовала, казалось, наслаждалась природным трением почти так же, как и он. Но бледно-лиловые тени появились под ее глазами, когда наступило утро, и сейчас она казалась наполовину спящей в седле.

Стены дворца замаячили впереди них. Хотя ребенок Генриха был рожден в приорате Винчестерского аббатства, Рэнд не думал, что королева оставалась там. В течение сорока дней после рождения ребенка она не будет исполнять свои публичные обязанности, а затем вернется к ним только после благословения церкви. Матери с ребенком значительно удобнее находиться во дворце, чем в приорате. Рэнд послал командира королевской стражи сообщить камергеру королевы об их прибытии. Он не ожидал, что его примут; по правде говоря, он не был уверен, что они увидят королеву в течение нескольких дней. Она, должно быть, родила только неделю назад или даже меньше.

Они еще не выбрали таверну для проживания в городе, когда посланник принес известие о том, что королева будет рада принять их сразу же.

Их встретил камергер королевы и попросил, чтобы они следовали за ним. Елизавета Йоркская ждала их в своей комнате.

Рэнд обменялся взглядом с Изабель, которая только покачала головой.

— Возможно, — сказал он так тихо, что только она могла слышать, — она предпочитает покончить с этим до того, как Генрих узнает, что ей потребовалось доказательство моего освобождения.

— Или узнает больше от тебя о мадемуазель Жюльет в его отсутствие, — согласилась Изабель.

Они оба ошибались. Елизавета Йоркская была не одна, когда они с Изабель, оставив Дэвида, Гвинн и королевскую охрану за воротами дворца, посетили Елизавету в ее комнате. С ней был новорожденный сын, спящий в большой, богато украшенной королевской колыбели. Рядом с сыном и наследником Генриха лежала маленькая девочка исключительной красоты, маленькая

Маделин, меньше двух месяцев отроду. Колыбель находилась рядом с креслом, похожим на трон, на котором сидела королева. Недалеко стояла молодая женщина в чепце и фартуке, несомненно, няня обоих детей. И за королевой, богато одетый в бургундскую парчу гранатового цвета, вышитую золотой нитью, стоял Его Величество, Генрих VII.

Рэнд услышал быстрый вдох Изабель, когда она остановилась рядом с ним и сделала глубокий реверанс. Осознавая, что он может быть в апартаментах королевы без разрешения своего короля, он встал на одно колено и склонил голову.