— Ты вырос здесь, в этом месте. — Это была догадка, так как она никогда не слышала, чтобы он упоминал о своем детстве, как будто он был рожден оруженосцем Рэнда.

— Был оставлен у ворот менее часа отроду, так мне сказали. Повезло в этом. Меня могли бросить в каком-нибудь переулке с крысами.

— Должно быть, аббатисе платили за твое содержание, так как тебе дали образование вместо того чтобы отослать в подмастерья. У тебя есть какие-нибудь идеи, кто твои родители?

Он покачал головой, так что его кудри заблестели в свете восходящей луны.

— Мне никогда не говорили. Иногда… иногда я притворялся сыном короля.

Он мог быть Плантагенетом, подумала она: у него было такое же красивое, крепкое тело, такие же ясные голубые глаза и светлые волосы. Возможно, он был сыном Эдуарда IV, который, как говорили, мог оставить после себя любое количество внебрачных детей, или его брата Клэренса, который был даже более щедр на объятия. Это была безобидная фантазия.

— Ты бы был прекрасным принцем, — сказала она тихо, затем отвела взгляд от румянца, который залил лицо юноши.

Наконец они отправились в путь. Их шаг был медленным, отчасти из-за младенца, но также оттого, что кормилица сидела на своем муле со всем изяществом мешка с зерном. Животное, на котором она ехала, не испытывало восторга от наездницы, а также от корзин, свисающих по обе стороны от седла, в одной из которых была провизия для младенца, а вторая была приспособлена для перевозки ребенка.

Женщина сразу же предложила взять младенца под свою опеку, но Изабель отказалась. Они совсем не была уверена, что кормилица сможет одновременно управлять своим мулом и заботиться о безопасности младенца. Кроме того, ощущение маленького тельца в руках вызывало удовлетворение где-то глубоко внутри нее. Ей доставляло радость покрывать маленькое, спящее личико своей накидкой от холодного ночного ветра и держать ее близко к себе.

Не то чтобы она могла поклясться, что действительно сильно желала ребенка, как некоторые женщины. Она осознавала, что в ней жила маленькая надежда иметь своего. Это не имело ничего общего с Рэндом и его заключением или с вероятностью, что иначе его род прекратится с его смертью. Нет, это было просто естественно. И все.

— Стойте!

Два всадника подъезжали к ним из-за группы деревьев. В шлемах, одетые в плащи без всяких опознавательных знаков поверх кольчуги, они окружили их с обеих стороны. Они теснили их, орали, хватались за их поводья, как будто чтобы заставить их остановиться. Изабель почувствовала, как младенец вздрогнул, напрягся под пеленками, когда проснулся с приглушенным плачем. В тот же момент она услышала лязг — Дэвид обнажил меч.

Ярость нахлынула на Изабель безудержной волной, как ничто, что она чувствовала раньше. Она резко дернула голову своей лошади, отбиваясь от хватающих рук с такой силой, что кобыла встала на дыбы, чуть не сбросив ее с седла. Когда она опустилась, путь впереди был свободен, и Изабель пришпорила ее, склонившись над драгоценным грузом, который она держала, чтобы спрятать и защитить ребенка.

За собой она слышала, как кричала кормилица, ругательства двух нападавших, приглушенные скрывающими их шлемами, которые также были без определяющих эмблем. Металл лязгал о металл, и кони ржали в панике. Поверх всего раздавались хриплые крики Дэвида, пока он разрезал воздух серебряными молниями большого клинка, который он держал обеими руками.

— Скачи, глупая женщина! — выкрикивал он гневно и требовательно. — Скачи!

Посмотрев назад через плечо, Изабель увидела, что Дэвид кричал это не ей, а неповоротливой кормилице, которая пригибалась и раскачивалась в седле, когда один из всадников схватил ее, пытаясь стащить с мула. Дэвид хотел, чтобы нападавшие поверили, что кормилица держала младенца как крестьянского ребенка пристегнутым ремнем в корзине, которая была привязана к мулу. Он ударил по крупу животного мечом плашмя, так что оно вырвалось и ускакало испуганным галопом.

Но младенец был прижат к груди Изабель одной твердой рукой. Малышка плакала, но этот звук, заглушенный накидкой, которая покрывала ее, едва можно было услышать среди всего остального.

И она не отдаст ее благодаря удаче и героическим усилиям Дэвида. Но, хотя оруженосец Рэнда был храбрым и сильным, у него не было кольчуги и умения, чтобы противостоять ударам более тяжелых и опытных воинов. Все, что у него было, — его ловкость и быстрота боевого коня. Она не могла помочь ему, хотя ее душа съеживалась, осознавая это. Чтобы вознаградить его усилия, она должна использовать каждую секунду, которую он давал ей.

Изабель пригнула голову и поскакала, как богиня викингов в прежние времена, бросаясь в ночь; ее накидка летела сзади, и ее волосы вырывались из-под вуали, развеваясь на ветру. Она собиралась скакать в Винчестер, но решила, что лучше повернуть назад к городу, где было менее вероятно, что на нее нападут на глазах у прохожих. Через мгновения она уже едва слышала шум позади себя. Вскоре наступила тишина, нарушаемая только стуком копыт ее лошади, скрипом кожи и дребезжанием уздечки.

И в этой тишине, слыша в голове эхо криков и проклятий, которые извергали мужчины, появившиеся из ниоткуда, она с ошеломляющей ясностью поняла две вещи. Первая и главная — целью нападения был захват младенца во что бы то ни стало. Вторая — она узнала нападавших. Один из них — Хэнли, другой — Грейдон.

В предместьях Вестминстера ее догнал Дэвид. Он правил одной рукой, а с другой капала кровь, но он улыбался. Когда Тень поравнялся с ее лошадью, радость от того, что он был здесь и относительно невредим, изогнула ее губы в улыбке, хотя она вернулась к действительности почти сразу же.

— Где кормилица? — спросила она.

— Они погнались за ней, хотя они могут пожалеть, что взяли ее, так как она визжала как сумасшедшая. Я думаю, они ее отпустят, когда обнаружат, что с ней нет подопечного.

— Будем надеяться, — ответила она.

— Как младенец? — Его взгляд остановился на груде под ее накидкой.

— Снова заснула. Я думаю, ей нравится скакать верхом. — Она замолчала. — Ты будешь в порядке, пока мы не достигнем дворца?

Он кивнул:

— И после. Это пустяки.

— Я позабочусь о твоей ране, когда все устроится.

Дэвид скривился, но не стал спорить. Видимо, он научился у своего хозяина не только умению держать меч.

Было невозможно войти во внутренний двор, где находились королевские апартаменты, без того, чтобы дежурный камергер не заметил, что она принесла с собой младенца. Если мужчина был удивлен, то не подал виду. Он даже предложил ей помощь с обустройством. Через час колыбель и все необходимое по уходу за грудным ребенком было доставлено, включая безупречно чистую молодую кормилицу с трехмесячным ребенком, который спал на соломенном тюфяке в углу комнаты Изабель. Гвинн взяла на себя руководство, проследив за тем, чтобы и младенец, и его новая кормилица были комфортно устроены на ночь, пока Изабель обрабатывала рану Дэвида.

Это оказался порез вдоль его левой руки. Хотя он выглядел уродливо и было вероятно, что останется впечатляющий шрам, ничего жизненно важного не было задето: он мог сжимать и разжимать кисть, сгибать и поднимать руку. Когда она его зашила, он пробормотал слова благодарности и ушел. Изабель не ожидала, что найдет его спящим у ее порога на утро, но также она не ожидала, что он уйдет далеко. Он, как она поняла, серьезно относился к выполнению своих обязанностей. Это была черта, которую она не могла не оценить, так как она прекрасно послужила ей этим вечером.

Изнеможение навалилось на нее, прежде чем за оруженосцем закрылась дверь. Зевая, внезапно чувствуя, что может упасть на месте, она позволила Гвинн усадить себя на табурет, чтобы снять вуаль, которая запуталась в ее волосах, туфли, подвязки и чулки. Служанка взяла расческу из вырезанного рога, чтобы привести в порядок ее длинные локоны, когда раздался громкий стук в дверь.

Гвинн посмотрела на Изабель, которая просто покачала головой. Она положила расческу и пошла открывать.