«Тра-та-та-та! Вз-з!». За всё приходится платить: к девяти часам вечера пальцы начали промахиваться мимо клавиш, голова превратилась в гудящий трансформатор, и Катя почувствовала себя так, словно целый день таскала кирпичи. Сигареты закончились. Кофе почти иссяк. Зато появилось знакомое всем литераторам жгучее желание поделиться с кем-нибудь плодами творческого экстаза.

А с кем же ещё было ими делиться, как не с прообразом главного героя, консультантом и рецензентом?

«Так, час на дорогу туда. Полчаса на ожидание автобуса», — просчитала Катя. — «Час-полтора на чтение. К последнему автобусу успеваю. Впрочем, домой сегодня можно и не возвращаться».

Распахнутая калитка жалобно скрипела на ветру. Полумёртвая яблоня, как безутешная вдова, простирала к небу свои скрюченные ветви. Дверь в сени, сорванная с петель, валялась среди осколков разбитых оконных стёкол.

«Он перебрал портвейна с ослиной мочой и, увидев в углу призрак ненавистного Адонаи, в белой горячке погромил дом», — убеждала себя Катя в надежде побороть поднимающийся откуда-то изнутри и оккупирующий сердце страх.

Но попытка самовнушения оказалась бесплодной. И сердце, и рассудок исступлённо кричали: «Врёшь! Ты ведь знаешь, что это не так!».

В комнате стоял полнейший разгром. Перевёрнутый стол, сломанный мольберт, рассыпанное по полу бутылочное стекло… И на всём этом — кровь. Кровь на половицах, на книжных полках, на распоротом диване. Брызги крови на потолке и на изображении Бафомета. Бафомета, переставшего смеяться.

Мастер лежал на полу, привалившись головой к дивану. Его глаза были широко раскрыты. Из угла рта стекала тонкая струйка крови.

— Я знал, что ты придёшь, — не поворачивая головы, тихо сказал он. — Я никогда не ошибаюсь.

Удивительно, что он не потерял сознания и, вообще, был до сих пор жив. В его груди зияла огромная рваная рана, а из разодранной штанины, немного ниже колена, розовели острые края напрочь перебитой кости.

— Мастер… Ты держись… Я… Я быстро… «Скорую», — хватая ртом липкий, пахнущий кровью воздух, проговорила Катя.

Медленным, стоившим мучительных усилий, но по-прежнему властным движением руки Мастер остановил её:

— Не надо. Поздно. Лучше помоги сесть в кресло. Если я вздумаю вырубиться от боли, врежь мне как следует по морде.

Он не вырубился, лишь заскрипел зубами, и кровь изо рта потекла сильнее.

— Катюха, возьми в сенях ломик. Оторви доску, третью от окна. Там тайник. В нём мой меч. Дай его мне.

И, поймав взгляд её расширенных глаз, улыбнулся сквозь боль:

— Нет, я не буду себя добивать. Хочу умереть с мечом в руке.

Не исполнить просьбу умирающего было невозможно. Но, прежде чем отправиться на поиски ломика, Катя спросила дрогнувшим голосом:

— Это сделал он?

— Он. Но не своими руками. Свои руки он пачкает лишь кровью петухов и девственниц.

Когда Катя отдирала приколоченную на совесть половицу, её вдруг обожгла внезапная и страшная догадка.

— Лилит! — воскликнула она. — Её-то хоть здесь не было?

— Была, — голос Мастера становился всё глуше. — Я выпустил её через заднюю калитку. Послал к Чёрту, велел передать ему: «Консуматум эст».

— Что это значит?

— Чёрт знает, — Мастеровская усмешка теперь походила на нервный тик. — Он поймёт. Скорее дай мне меч! Я должен успеть за него подержаться.

Он с такой силой стиснул рукоять обеими руками, что костяшки пальцев побелели, а рана на груди угрожающе расширилась.

— Я спрашивал Сатану: каково ему было принимать решение? Он не ответил. Но помнишь, Катюха, как там у Майка? «Но уверен ли я, что мне так нужно знать ответ? Просто я — часть мира, которого нет…» Епископ не меня убил, он убил Радость. Всё, иди. Нет, стой! Возьми картину — она твоя.

Это было последним, что услышала Катя от Мастера. И это было последним, что вообще кто-либо из живущих от него услышал.

От начинающего остывать тела Катю оторвали чьи-то сильные руки.

— Значит, это ты — журналистка, которую я пробивал? — спросил, развернув её к себе, мужчина в сером костюме с галстуком в тонкую косую полоску. — А я — Чёрт. Вот и познакомились.

В комнате, кроме них, присутствовали ещё двое, в таких же костюмах и с автоматами Калашникова наперевес — один у двери, другой у разбитого окна.

— Дима, — обратился Чёрт к одному из автоматчиков. — Возьми машину и отвези даму домой. И побыстрее — пора заняться делом.

Он наклонился к Катиному уху и прошептал:

— Ты застала его в живых?

— Да, — сглотнув комок в горле, ответила Катя.

— В общем, так, Екатерина Викторовна. Ничего не бойтесь, но никаких подробностей никому не сообщайте. Пишите вашу книгу. От роли свидетельницы по этому делу я вас освобождаю.

И затем Чёрт произнёс то, что всколыхнуло Катину душу до самого нутра:

— Не знаю, в курсе ли вы, Катя, но он вас любил.

Неизвестно, смогла ли бы Катя взобраться на свой пятый этаж, если бы её буквально не волок на себе автоматчик Дима. Катины глаза застилали слёзы, поэтому она на каждом шагу запиналась о ступеньки. Возле двери он профессионально извлёк из её сумочки ключи, отпер дверь и препроводил Катю в комнату.

— Не волнуйтесь, вы в безопасности. Держите себя в руках, — посоветовал Дима и беззвучно исчез.

Походкой зомби Катя подошла к столу и бессильно рухнула на стул.

— Я должна… — вслух сказала она. — Я должна держать себя в руках. Я должна дописать и издать эту книгу. В память о нём, чёрт возьми!

Катя что есть силы ударила кулаками по клавиатуре машинки. С радостным возгласом «Вз-з!» каретка отлетела влево.

— Катя, что с тобой? Ты в порядке? — в комнату осторожно заглянула соседка.

— Я в порядке, — отозвалась Катя. — Просто сегодня убили самого умного и доброго человека из тех, кого я знала. Человека, который меня любил.

Она выгребла из кармана остатки Мастеровской «компенсации».

— Лена, ты не могла бы сходить в ларёк и купить портвейна, самого дешёвого, того, что разбавляют ослиной мочой?

— Да, да, конечно, — торопливо ответила соседка. — Ты только ничего не сделай с собой, пока я хожу, ладно?

— Мне нельзя с собой ничего делать. Во имя его памяти, — сказала Катя и почти машинально включила магнитолу.

Июнь 2003 г. — 4 августа 2003 г.