Акэми не проронила ни слова, однако Ясома не смущался. Он сам отвечал на свои вопросы.

– Здесь и впрямь опасно. Говорят, что женщины из Киото идут по хорошей цене в Эдо. Было время, когда здешних женщин переправляли в Хираидзуми, на северо-восток, а теперь в Эдо. А все потому, что второй сёгун Хидэтада затеял громадное строительство в городе. Все веселые дома Киото открывают в Эдо свои заведения.

Акэми не отвечала.

– На тебя везде будет спрос, так что поберегись. Иначе прихватит какой-нибудь мерзавец. Здесь очень опасно.

У Акэми лопнуло терпение. Решительным жестом закинув рукава за плечи, она обернулась и громко зашипела.

– Знаешь, – продолжал он, – я думаю, что ты действительно помешанная, – расхохотался Ясома.

– Замолчи и иди своей дорогой!

– Разве я не прав?

– Сам ненормальный.

– Ха-ха! Теперь все ясно! Ты сумасшедшая. Жаль тебя.

– Запущу в тебя камнем, если не уберешься.

– Ты это всерьез?

– Убирайся, скотина!

Напускной решимостью Акэми пыталась скрыть панику, охватившую ее. Закричав на Ясому, она побежала через поросший тростником пустырь, туда, где когда-то была усадьба даймё Комацу, окруженная садом с каменными фонарями. Акэми казалось, что она плывет среди качающихся стеблей.

– Стой! – вопил Ясома, преследуя ее, как гончий пес. Вечерняя луна взошла над горой Торибэ, ухмыляясь, словно ведьма. Вокруг ни души. В отдалении, метрах в трехстах, виднелись люди, спускавшиеся с холма. Спасать Акэми они не стали бы, даже услышав ее крик, потому что возвращались с похорон. Одетые в белые траурные одежды, в шляпах, подвязанных белыми лентами, с четками в руках, люди были погружены в печаль.

Акэми упала от сильного толчка в спину.

– Прошу прощения, – сказал Ясома, повалившийся на нее. – Не ушиблась? – участливо поинтересовался он, прижимая девушку к себе.

Кипя от гнева Акэми ударила Ясому по заросшей физиономии, но тот не рассердился. Ему, похоже, даже понравилась пощечина. Он зажмурился, не переставая ухмыляться. Ясома покрепче прижал Акэми, уткнулся ей в щеку. Щетина тысячью иголок впилась ей в кожу.

Акэми задыхалась. Отчаянно царапаясь, она разодрала ему ноздрю. Хлынула кровь, но Ясома не разомкнул объятий.

Колокол в храме Амида на горе Торибэ звучал мрачно и глухо, словно напоминая о бренности и тщетности всего земного. Его предостережение не производило впечатления на двух дерущихся смертных. Сухие стебли тростника раскачивались от их борьбы.

– Успокойся! – просил Ясома. – Тебе нечего бояться. Будешь моей женой. Я порадую тебя!

– Лучше умереть! – пронзительно закричала Акэми. Ее отчаяние поразило Ясому.

– Что? Почему? – забормотал он.

Акэми лежала, сжавшись в комочек. Она походила на бутон горного цветка. Ясома ласково утешал девушку, в надежде добиться ее расположения. Он, несомненно, не в первый раз оказался в подобной ситуации. Казалось, происходящее ему нравилось, и его физиономия светилась от удовольствия, не утратив при этом зловещего выражения. Он не спешил, растягивая удовольствие, как кот, который забавляется игрой с полупридушенной жертвой.

– Не плачь, – говорил он, – горевать не о чем, правда?

Поцеловав Акэми в ухо, Ясома продолжал:

– Ты должна знать мужчин. В твоем возрасте невинных не бывает.

Сэйдзюро! Акэми вспомнила, какой жалкой и бессильной она была.

Как расплылась у нее в глазах рама сёдзи.

– Подожди! – крикнула она.

– Подождать? Ладно уж, – ответил Ясома, приняв лихорадочный жар ее тела за страсть. – Не вздумай бежать, а то придется приструнить тебя.

С резким стоном Акэми повела плечом и сбросила его руки. Глядя пристально в глаза Ясоме, она медленно встала.

– Что тебе нужно от меня?

– Сама знаешь.

– Считаешь, что с женщинами можно обращаться как с набитыми дурами? Все мужчины одинаковы! Да, я женщина, но у меня есть гордость!

Кровь сочилась из губы Акэми, порезанной листом камыша. Прикусив губу, она снова разрыдалась.

– Ты говоришь что-то странное, – сказал Ясома, – так и есть, сумасшедшая!

– Говорю то, что хочу.

Толкнув Ясому в грудь изо всех сил, она бросилась бежать, продираясь сквозь камышовые заросли, залитые лунным светом.

– Убивают! На помощь! Убивают!

Ясома бросился следом. Не успела Акэми пробежать и десяти шагов, как он настиг ее и швырнул на землю. Акэми лежала, прижавшись щекой к земле, задравшиеся полы кимоно обнажили ноги, растрепанные волосы закрыли ей лицо. Она чувствовала холодный ветер на груди.

Ясома не успел наброситься на нее, как что-то твердое ударило его в висок. Хлынула кровь. Ясома завопил от боли. Он оглянулся, но в этот момент получил другой удар по макушке. Ясома не почувствовал боли, мгновенно потеряв сознание. Голова его поникла, как у бумажного тигра. Ясома лежал, полуоткрыв рот, а над ним стоял бродячий монах с флейтой-сякухати, которой он и сражался.

– Гнусная скотина, – произнес монах. – Свалился быстрее, чем я ожидал.

Монах смотрел на Ясому, раздумывая, не лучше ли прикончить его. Если он и придет в себя, то вряд ли рассудок вернется к нему.

Акэми пристально смотрела на своего спасителя. Монаха в нем можно было признать только по сякухати. Судя по грязной одежде и по мечу на боку, он сошел бы за нищего самурая или бродягу-попрошайку.

– Все хорошо, – произнес монах. – Ни о чем не беспокойся.

Оправившись от потрясения, Акэми поблагодарила монаха и стала поправлять волосы и кимоно. Темнота вокруг пугала ее.

– Где ты живешь? – спросил монах.

– Живу? Вы хотите сказать, где мой дом? – переспросила она, закрыв лицо руками.

Акэми пыталась ответить сквозь рыдания, но не осмеливалась рассказать правду. В ее рассказе была правда – то, что мать, иная по натуре, пыталась торговать телом дочери, что Акэми вынуждена бежать сюда из Сумиёси, – но конец истории она придумала только что.

– Скорее умру, чем вернусь домой, – рыдала Акэми. – Столько пришлось вытерпеть из-за матери. Сколько раз меня выставляли на позор! Девочкой меня посылали на поле боя после сражения, чтобы обирать убитых воинов.

Ее трясло от ненависти к матери.

Аоки Тандзаэмон повел Акэми к небольшой лощине, где холодный ветер дул не так сильно. Подойдя к полуразрушенному храму, он широко улыбнулся.

– Здесь я и живу. Убого, но мне нравится.

Акэми не удержалась и переспросила, нарушая приличия:

– Как? Вы действительно живете здесь?

Тандзаэмон толкнул решетчатую дверцу и жестом пригласил ее войти. Акэми топталась на месте.

– Внутри теплее, чем ты думаешь, – сказал он. – Пол покрыт тонкой циновкой, но это лучше, чем ничего. Боишься, что я поведу себя как та скотина?

Акэми отрицательно покачала головой. Тандзаэмон не пугал ее. Она была уверена в его порядочности, к тому же монах был немолодой. Ему было лет за пятьдесят. Единственно, что ее смущало – грязь в маленьком храме и тяжелый запах, исходивший от тела и одежды Тандзаэмона. Идти ей было некуда, да и кто знает, что случится, если Ясома или подобный ему тип нападут на нее. Голову ломило от лихорадки.

– Я вам не помешаю? – спросила она, поднимаясь по ступеням.

– Конечно нет. Оставайся сколько хочешь.

Внутри старого храма стояла кромешная тьма и пахло летучими мышами.

– Подожди минутку, – сказал Тандзаэмон.

Акэми услышала удары кресала о кремень, и вскоре затеплился маленький светильник, который монах, верно, подобрал где-нибудь в отбросах. Она огляделась, удивленно заметив, что странный человек собрал в жилище все необходимое для хозяйства – несколько горшков и плошек, деревянное изголовье, несколько циновок. Сказав, что он приготовит гречневую лапшу, Тандзаэмон захлопотал около глиняного очага, подкинул древесного угля, хвороста, раздул огонь, подняв фонтанчик искр.

«Славный старик», – подумала Акэми.

Она немного успокоилась. Приют монаха уже не казался ей отвратительным.

– Ну вот, – сказал монах. – У тебя, кажется, жар, и ты устала. Простудилась, верно. Полежи, пока готовится еда.