А возможно, она сошла с ума.

Был момент, когда Талли серьезно взвешивала такой вариант, поскольку безумие было самым коварным оружием башни. Но размышления об этом лишь вызывали у нее головную боль, и единственное, что ей при этом стало ясно, так это то, что ей абсолютно не ясно, в своем ли она уме или все же поддалась особо подлой галлюцинации.

Она привстала, и на этот раз боль и тошнота были ей действительно безразличны, тем более что Хрхон сразу же поддержал ее.

— Отнеси меня наверх, — потребовала Талли. — Я хочу это видеть! Немедленно!

— Лучшех нех надох, — робко возразил Хрхон. — Вых оченьх слабых, а путьх наверхх требуетх усилийх.

— Тогда ты понесешь меня, низколобая рыбья морда! — рявкнула Талли. — Я хочу видеть это! Сейчас же! — на последних словах голос подвел ее, так что она их скорее с трудом прохрипела, чем прокричала, но Хрхон, тем не менее, не решился еще раз перечить ей, а послушно поднял ее на руки.

Сердце Талли бешено заколотилось, когда они пересекли помещение и под короткими ногами Хрхона появились первые ступени широкой, очень круто ведущей вверх лестницы. На верхнем конце лестницы мерцал слабый дневной свет, преломлявшийся на стенах и ступенях, как светящаяся вода, так что Талли смогла лучше рассмотреть свое убежище. Да особо и не было что рассматривать, кроме черного камня: мощные прямоугольные блоки, уложенные друг на друга без видимых следов раствора, выглядели немного косыми, но при более внимательном рассмотрении они таковыми не оказались.

Талли лихорадило от нетерпения, пока Хрхон, сопя, с трудом преодолевал ступени, явно слишком высокие для его ног. Она неистово подбадривала его, просила поднатужиться еще, но вага достиг предела своих возможностей. Примерно на сотню ступеней ему потребовалось около пяти минут, и за это время он умудрился несколько раз так сильно пошатнуться, что они вполне могли опрокинуться назад и кубарем скатиться по лестнице. Но наконец они добрались до верхнего конца лестницы, и свет, который при взгляде снизу казался едва ли сильнее бледного мерцания звезд, усилился до такой интенсивности, что Талли заморгала и в первый момент вообще почти ничего не могла рассмотреть.

Она быстро прикрыла глаза рукой, жестом дала понять Хрхону, что хочет, чтобы он поставил ее на ноги, и крепко ухватилась за его плечо, когда пол под ней закачался. Ее глаза медленно привыкали к яркому, режущему глаза дневному свету, и от потоков тепла и сухого воздуха, которые сталкивались над ней, у нее снова закружилась голова.

Они находились внутри очень большого, имевшего почти круглую форму помещения, совершенно пустого. Его стены были сложены из того же черного камня, что и лестничный пролет. Но одна стена на целую треть была разрушена, и через огромное отверстие проникал свет пустыни, усиленный оплавленным в стекло основанием смертельного круга, отражавшим свет, как зеркало. Талли замигала, заставляя свои глаза оставаться открытыми, несмотря на невыносимое обилие света, и, опираясь руками на плечи Хрхона и Эсск, как на два живых костыля, проковыляла к бреши в стене.

От открывшегося вида у нее захватило дух.

Под ней, на пятнадцать-двадцать метров ниже и на расстоянии в пятьсот метров от башни, простиралась пустыня, как бесконечный желто-коричневый океан, волны которого застыли миллион лет назад. Воздух дрожал от жары, то тут, то там поверхность пустыни взбудораживали небольшие смерчи и завихрения — они были сколь прекрасны, столь и смертельны. Перед ней, доходя до основания башни, лежал круг совершенно ровной, застывшей как стекло земли. На этом огромном зеркале гнойными ранами зияли темные дыры со светлыми центрами. В некоторые места безупречной в остальном плоскости ветру удалось намести немного песка, создав таким образом младших сестер гигантских волн, застывших снаружи, в пустыне. А слева от Талли, едва различимая из-за разрушенной стены, поднималась башня — могучая обломанная игла из черного как ночь камня, такая высокая, что могла бы вспороть облака, если бы они были.

Все это было для Талли не внове: она видела это десять раз и уже при своем первом посещении этого края света она запомнила малейшие подробности. Но она еще никогда не смотрела на это отсюда.

— Значит, это правда, — пробормотала она.

Что-то в ней до сих пор мешало ей поверить в то, что она здесь. Талли не ощущала ни триумфа, ни радости, ее охватило тупое, почти болезненное оцепенение. Последние десять лет она жила практически только ради этого мгновения. Сейчас, когда он наступил, она не чувствовала ничего. Она как будто была оглушена.

— Этох былах единственнаях возможностьх, — прошепелявил стоявший рядом с ней Хрхон.

Он все еще говорил извиняющимся тоном, но эти слова — пусть даже отчасти — вырвали ее из оцепенения. С трудом она повернула голову, отпустила плечо Хрхона и тут же схватилась за камень.

Пол под ней перестал дрожать, и горячий ветер пустыни, с шумом влетая через огромную брешь и разбиваясь о противоположную стену, медленно вернул ее к действительности. Вдруг до нее дошло, что она была, наверно, первым человеком, который вошел в это здание.

Но они очень мало походили на завоевателей. Сейчас в ярком солнечном свете она увидела, что чешуйчатая кожа обоих ваг была усеяна бесчисленными, покрытыми коркой мелкими ранами. Их панцири неестественно блестели, а костяные створки, которые обычно были в палец толщиной, по краям вытерлись до толщины ветхого пергамента. Да и сама она — скорее мертвая, чем живая, закутанная как мумия, но зато с голым задом, — не выглядела человеком, одержавшим триумфальную победу.

Талли криво усмехнулась, снова повернулась лицом к пустыне и попыталась определить направление, откуда они пришли. Они находились не собственно в башне, а в небольшом, почти полностью разрушенном здании рядом с ней, о значении которого Талли напрасно пыталась догадаться в течение десяти лет. Если она правильно помнила вид, открывавшийся с дюны, то их последний ночлег находился на прямой линии, если смотреть с того места, где она сейчас стояла. Но она ничего не могла различить, хотя здесь, в пустыне, взгляд покрывал намного большее расстояние, чем где-либо. Не были видны даже скелеты обоих гиппоцератов.

— Мых вынужденых былих такх поступитьх, — продолжал Хрхон. — Бурях былах…

— Ну ладно, Хрхон, — перебила его Талли. — Вы все сделали правильно. Наконец, я же стремилась сюда, разве нет?

Она снова повернулась к ваге и улыбнулась, но сразу снова стала серьезной. Хрхон стоял в странной сгорбленной позе, отступив от Талли на полшага и слегка согнув руки, Эсск тоже отвернулась от нее и с большим интересом рассматривала на черной стене перед собой отсутствующую картинку.

И Талли вдруг поняла, что ваги боятся.

«Ну конечно», — подумала она. Ее намерение — нет, фанатичное стремление преодолеть пояс смерти и достичь башни в последние десять лет было смыслом ее жизни, так что она иногда забывала, как мало, судя по всему, Хрхон и Эсск или какое-либо другое мыслящее существо об этом знали. Для обоих ваг все их посещения окрестностей башни, которые они совершили прежде, наверно, раз двадцать с Храбаном и раз пятьдесят с его предшественниками, были совершенно одинаковыми. Они приближались к башне и смертельному кругу, чтобы затем немедленно отправиться в обратный путь. Никто никогда на самом деле не пытался прийти сюда. Оба ваги внутренне дрожали от страха, так как для них то, что они совершили, было чем-то невообразимым. Они прикоснулись к запретному и нарушили закон, быть может, столь же старый, как и мир.

— Все хорошо, Хрхон, — сказала Талли теперь так мягко, как только могла. — Вы спасли мне жизнь. И вот это. — Она прикоснулась к кровавому камню, висевшему на ее шее. — Вы знаете, как важен он для клана. Вы должны были это сделать. Я благодарю вас за это.

Насколько Талли могла припомнить, это был вообще первый раз, когда она хоть за что-то поблагодарила ваг, и, вероятно, если не считать детей, еще никто никогда в таком тоне не говорил с этими существами. Но страх Хрхона не прошел, совсем наоборот. Несмотря на ее слова, вага выглядел еще более удрученным и виноватым, чем прежде.