Столб – реликвия для туристов, подумал Семёнов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено. Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решеткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решетке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах – вешь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты Ваня, этот кадр – цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.

– Волокуша на подходе, сообщил Дугин.

– Идите сюда! – донесся голос Белова. – Запечатлеемся вместе, для истории!

– Нам для истории не надо, – ухмыльнулся Дугин. – Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.

Семёнов, Гаранин и Бармин пошли к летчикам. Филатов забрался в самолет.

– С чего начнем, Женя?

– С перекура, – предложил Дугин, присаживаясь. – Или не хочется?

– Не очень, – признался Филатов.

– Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, – пообещал Дугин. – До конца зимовки.

– Врешь, – недоверчиво сказал Филатов. – Нет, в самом деле?

– Шучу. – Дугин подмигнул. – Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.

– Ну, это еще терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.

– А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?

– Еще нет. Но и в футбол играть не хочется.

– И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, гирей зарядку делает.

– Саша – мужик что надо, – возразил Филатов – На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?

– Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.

– Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.

– Грубый ты человек, Филатов. – Дугин поднялся. – Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?

– Проинструктировали, – отмахнулся Филатов. – Ну, принимай.

Аккумуляторы были тяжелые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребенка прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.

– Может, подождем со вторым? – предложил Филатов.

– А чего ждать, давай.

Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали изпод ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.

– Цел? – испугался Филатов.

– Что с ним сделается? – Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. – Все, что ли?

– Ящик еще с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.

– Бифштексы?

– Какие там бифштексы, я про аккумулятор.

– Никуда он не денется, подавай ящик.

– Держи.

– А теперь все сюда. – Белов подошел к флагштоку – Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъема флага зови свою кодлу, Сергей!

– Только побыстрее. – Бортмеханик Самохин взглянул на часы. – Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!

– Быстрее не выйдет, сказал Семёнов. – Рановато, Коля, флаг поднимать.

– Почему это? – с деланным удивлением спросил Крутилин.

– Будто не знаешь, Ваня. Станция оживет, выйдем в эфир. Тогда и поднимем.

– Бюрократ же ты, Серега! – возмугился Белов. – Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!

– Это я чинуша? – засмеялся Семёнов. – Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.

– Даже ради друга? – забросил удочку Белов. – Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чертову дыру?

– Именно так, подтвердил Семёнов. – Голый перед тобой разденусь – снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.

– Тьфу! – Белов под общий смех сдернул подшлемник, вытер слюну. – Такого кадра лишил, собака!

– А где Волосан? – спохватился Бармнн.

– Дрыхнет на моем кресле, – сообщил Крутилин.

– Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, – предложил Бармин. – За тебя вполне сработает!

– Моторы, Николай Кузьмич, – напомнил Самохин.

– Все, братва, летим! – Белов знаком успокоил бортмеханика – Ну, Серега, ну, бюрократ! Далай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, все таки тоже кадр не из последних!

– Ради кадра? – с притворным негодованием спросил Семёнов. – А вот и Волосан, с ним и обнимайся.

Летчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.

– С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, – пообещал Белов. – Так оставить тебе на денек охотника за пингвинами?

– Конечно, веселее открывать зимовку.

– С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету еще такого кадра в моей коллекции, понял?

– Попутною ветра, Коля!

– Лучше никакого. Ну, до связи!

– До связи, дружище!

«Беда, Николаич…»

Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.

Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без темных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая веселая пляска создает столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло – солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.

Так уже было миллионы раз, каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лед побеждает пламень.

И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные темные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело – неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.

Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневною света, холодной, как свет далеких галактик.

– Вперед, реаниматоры! – Бармин распахнул дверь.

– Че-го? – с угрозой спросил Филатов.

– Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.

– Его самого оживлять пора, – съязвил Дугин, входя в дом. – Милости прошу к домашнему очагу!

– Раздевайтесь, дорогие гости! – проворковал Бармин. – Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!

– Минус сорок шесть, – сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. – Парадокс! В дома на два градуса холоднее, чем на улице

– Холодильная камера, – ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказав Дугин. – Погреб!

– Николаич, вот это сюрприз! – послышался из кают-компании голос Бармина.

Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.

– Ничего страшного, – успокоив друзей Семёнов. – Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмем и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.