Перевернув последнюю страницу, Холмс встал, разорвал бумаги на мелкие кусочки и разметал их ногами по полу.
— Это была копия, — сказал Уотсон. — Оригинал у Лестрейда. Он требует тысячу фунтов за то, что будет держать язык за зубами. — Уотсон налил себе третий стакан виски и осушил его двумя глотками. — Рекомендую заплатить ему ради нас обоих. Если об этом узнают, мы станем посмешищем в лучшем случае для всего Лондона, а ваша клиентура сведется к нулю.
Некоторое время Холмс стоял неподвижно, потом громко крикнул:
— Лестрейд просто спятил! Мы должны… Как он… Почему я… — Внезапно плечи его поникли, и он тихо сказал: — Черт с ним, заплатите ему. — Подойдя к своей спальне, Холмс взялся за дверную ручку и добавил: — Интересно, что же все-таки произошло с фургоном?.. Отправляйтесь к Лестрейду немедленно! Вы правы — если эта история будет опубликована, мне придется удалиться в Эссекс и выращивать горох! — Дверь захлопнулась за ним.
Помолчав, Уотсон насмешливо произнес, превозмогая зубную боль:
— Выращивать горох… Что ж, это идея!
А'lа гесhеrсhе du tеmрs реrdu[42]
Шерлок Холмс редко говорил о минувших временах, а Уотсон, если не считать полученных на войне ран, еще реже упоминал о своем прошлом. Поэтому следует считать удачей представившуюся возможность дважды заглянуть в весьма болезненные детские воспоминания каждого из наших героев. Этот раздел содержит также одно раннее дело Шерлока и описание очаровательного дипломатического подвига, относящегося к тому печальному периоду, когда весь мир считал Холмса мертвым.
Сверхъестественное никогда не вторгалось в упорядоченный мир Бейкер-стрит, 221-б, но иногда, как например в «Собаке Баскервилей», оно непосредственно приближалось к нему. В «Балладе о белой чуме», (название навеяно мрачной народной песней «Ветка омелы») оно оказывается еще ближе. Это воспоминание о детстве Холмса касается семьи великого сыщика — темы, которой он практически никогда не затрагивал в разговорах со своим другом Уотсоном.
П. С. Ходжелл
БАЛЛАДА О БЕЛОЙ ЧУМЕ
— «Dеnn diе Тоdtеn rеitеn sсhnеll», — внезапно процитировал Холмс насмешливым тоном. — «Скачут быстро мертвецы». Мы еще не умерли, мой дорогой Уотсон. Но это упущение быстро исправится, если вы опрокинете нас в канаву.
Я был настолько удивлен, что едва этого не сделал, ибо Холмс уже довольно долгое время не удостаивал меня ни единым словом — как будто в нашем теперешнем положении был повинен только я!
На севере сверкнула молния — ее зигзаг был виден сквозь черный балдахин дубовых листьев — а секундой позже послышался рокот грома, словно вдалеке ехала нагруженная камнями телега. Копыта пони стучали по грубым камням древней римской дороги. Наша наемная двуколка качалась и подпрыгивала. С наступлением ночи холодный ветер сменил жару августовского дня, и теперь мы рисковали промокнуть до нитки, если не угодить под град или под удар молнии.
— Мой дорогой Холмс, — отозвался я, подражая его тону, дабы скрыть вполне естественную нервозность. — Вы должны признать, что наша ситуация приближается к нелепой. Потеряться в дебрях Саррея! Сколько сейчас времени?
— Глубокая ночь, — отозвался он. — Третья стража. Час колдовства.
— Иными словами, около полуночи, — сердито уточнил я. — В таком случае нам не добраться до Бэгшота к последнему экспрессу на Лондон.
— Это вам пришло в голову вытащить меня в деревню.
— Зато вам пришло в голову возвращаться через эту дикую местность… Ну, это уже чересчур.
— «Дети ночи, — снова процитировал Холмс, прислушиваясь к отдаленному вою. — Их музыка повергает в дрожь!»
Вой завершился весьма неромантическим визгом — очевидно, рассвирепевший фермер огрел собаку плеткой. В конце концов мы находились всего в пяти-шести милях от цивилизации, пробираясь через лес, окружающий Саррей-Хилл. На юго-западе от нас был расположен Сэндхерст, на севере — Эскот, а на востоке — Бэгшот. Если мы продолжим двигаться по римской дороге, то вновь присоединимся к цивилизованному миру, но недостаточно быстро, чтобы вернуть двуколку, поспеть на последний поезд и, судя по всему, избежать ливня. Кроме того, Холмс пребывал в не свойственном ему сварливом настроении, и меня одолевало желание как следует его встряхнуть.
— Вы можете смеяться над моими романтическими пристрастиями и жаловаться, что я свожу ваши расследования к дешевым сенсациям, — заметил я, — но вы сами только что цитировали «Ленору» Бюргера[43] и «Дракулу». Признавайтесь, Брэм Стокер[44] обладает даром повествования, неважно, сенсационное оно или нет.
— Повествования о сущем вздоре! — фыркнул Холмс. — Живые мертвецы — ха! Некоторые люди готовы проглотить любую историю, если она достаточно фантастичная, что постоянно доказывают ваши читатели. Иногда меня удивляет, насколько вы сами легковерны. Скоро вы начнете утверждать, будто в Сассексе мы столкнулись с настоящим вампиром!
— Я никогда так не думал. Это была настоящая жизнь, а не беллетристика.
— Рад, что вы признаете разницу, — едко заметил Холмс.
— Тем не менее, — продолжал я, следуя собственным мыслям, — между реальностью и вымыслом бывают любопытные совпадения. — Возьмите, к примеру, аббатство Карфакс, где монстр Стокера прятался в гробу в дневное время, и леди Фрэнсис Карфакс, которую мы всего месяц назад извлекли живую из гроба.
Когда Холмс не ответил, я с подозрением покосился на него. Поля его шляпы были надвинуты на глаза, а подбородок утонул в воротнике серой дорожной накидки, оставляя на виду только ястребиный нос. Он снова не обратил на меня внимания.
Я знал, что дело Карфакс все еще беспокоит моего друга. Сначала я считал причиной то, что он едва успел определить местопребывание леди Фрэнсис, чтобы помешать Питерсу-Праведнику и его сообщнице похоронить ее заживо. Мы в самый последний момент вытащили несчастную женщину из гроба, чтобы спасти от удушения хлороформом, которым ее усыпили.
Расследование дела Карфакс происходило в июле нынешнего, 1902 года.
Вскоре после его завершения я переехал в свою квартиру на улице Королевы Анны и две недели не видел моего друга Когда мы встретились снова, я был расстроен его утомленным видом. Холмс пробормотал, что он плохо спит, ему снится один и тот же сон, в котором его, как ни странно, пугает не то, что леди Фрэнсис гибнет в преждевременной могиле, а то, что ей удается оттуда вырваться.
Для такого закоренелого рационалиста, как Холмс, было необычным уже то, что ему снятся сны. Но еще худшим было молчаливое признание, что ночной кошмар мешает ему спать. Я знал, что Холмс способен бодрствовать несколько дней, работая над делом, но ведь дело Карфакс было успешно раскрыто, хотя и в последнюю минуту.
В голове у меня мелькнула мысль, что леди Фрэнсис могла пробудить в Холмсе скрытую тафофобию. К началу XX столетия боязнь преждевременного захоронения приобрела размеры эпидемии. Недавно пожилая пациентка преподнесла мне первое издание книги Тебба и Воллума «Преждевременные похороны, и как их можно предотвратить». Она так боялась проснуться в могиле, что строго приказала мне в случае ее смерти перед похоронами перерезать ей горло. Просмотрев помещенную в книге библиографию, я насчитал не менее ста двадцати трудов на пяти языках, посвященных этой теме, не считая ста тридцати пяти статей, сорока одной университетской диссертации и семнадцати брошюр, опубликованных Лондонской ассоциацией предотвращения преждевременных похорон. Честное слово, от всего этого у меня начались кошмары еще до того, как я впервые услышал о леди Фрэнсис Карфакс.
Но Холмс никогда не обнаруживал подобных слабостей, которые не соответствовали его холодному, сугубо научному подходу к любому расследованию. Я не понимал, почему дело Карфакс так подействовало на моего друга, и это меня беспокоило. Отсюда и моя злополучная попытка отвлечь его поездкой в деревню.