— Картина над камином мне больше нравится, — добавила она. — Хорошая, правда?

Марсия устало устроилась в качалке у камина и взглянула на японскую картину. На ней был изображен заснеженный пейзаж, где две фигуры прогуливались под покрытым снегом японским зонтиком. Мужчина был одет в длинное черное платье и только в распахнувшихся внизу полах виднелось яркое, золотое с красным кимоно. Голову мужчины закрывал высокий черный капюшон, рука его сжимала ручку зонтика чуть выше, чем рука его подруги. Девушка на картине была вся в белом, за исключением черного с золотом оби на ее талии и алой подкладки рукавов кимоно. Голова ее была завернута в белую ткань и мягкими складками обрамляла лицо. На обоих были высокие деревянные гета, поднимавшие их над поверхностью снега.

— Как ты думаешь, кто они? — спросила Лори, всегда готовая придумать какую-нибудь историю.

Марсия вспомнила кое-что из прочитанного о значении фигур мужчины и женщины под зонтиком на японских картинах. Это был общепринятый символ, и он означал, что эти двое были влюбленными. Лица, как обычно, ничего не выражали, но в том, как мужчина склонился к девушке, чувствовалась забота, а в опущенном взоре девушки — застенчивость.

— Вероятно, это двое гуляющих влюбленных, — сказала Марсия и удивилась, что Джером выбрал для себя столь сентиментальную картину.

Суми-сан вошла, чтобы установить для них маленький столик поближе к огню. Она принесла им еду на красном лакированном подносе. Еда была подана на красивых блюдах с синим рисунком. Пушистая сосновая ветка с крошечной шишкой была изящно пристроена в уголке подноса. Марсия потрогала ее и благодарно улыбнулась маленькой служанке. Суми-сан довольно хихикнула и прикрыла рот рукавом кимоно. Вероятно, она выбегала на снег, чтобы принести эту свежую ветку из сада. Она суетилась вокруг них, пока они ели, наполняла их чашки чаем. Даже Лори выпила немного чаю, поскольку под рукой не было свежего молока. Еда согрела мать и дочь, обе они повеселели.

Когда они поели, и все было убрано, они начали распаковывать вещи, чтобы достать то, что им нужно на ночь. Вновь вошла Суми-сан и жестами объяснила, что ванна готова. Поскольку Нэн Хорнер поручилась за них, Суми-сан с удовольствием их принимала. Она унесла Лори, чтобы познакомить ее с прелестями японской ванны, и на некоторое время Марсия осталась одна.

Она разделась и накинула стеганый халат. Потом она медленно прошлась по комнате, ища что-нибудь, что напомнило бы ей о Джероме, как-то ободрило, вновь соединило ее с ним. Разочарование, связанное с прибытием, большой холодный дом, появление Нэн Хорнер, казалось, удаляло ее от Джерома, делало чуть ли не чужой. Она начала упорно искать в этой комнате следы человека, которого она знала и любила.

Заголовки книг говорили о том, что он глубоко погружен в науку, но были среди книг так же и несколько о Японии. Один из томов, который она вытащила, оказался трактатом по психологическим отклонениям. Вытащив его, она почему-то беспокойно взглянула на маску над кроватью.

В комнате ощущалось присутствие этой маски. Сверкающие глаза заглядывали в каждый уголок: казалось, что жуткий взгляд злобно высмеивает все, что ни сделает человек достойного. Это, несомненно, было произведение искусства, но как мог Джером выносить, что эта маска злобно следит за ним со стены днем и ночью? По-видимому, в последние годы у него начал проявляться какой-то жуткий юмор. Здесь она узнала о нем нечто, о чем не хотелось вспоминать.

Казалось, что между маской и нежным снежным пейзажем с двумя влюбленными, между двумя этими крайностями лежало огромное расстояние. «Как можно было их сочетать?» — думала она. Ей казалось, что пока она этого не поймет, она плохо поймет и то, каким человеком стал Джером Тальбот, и эта мысль ее пугала — проделать такой путь, чтобы встретиться с незнакомым человеком.

На противоположной стене комнаты, в тени, она увидела другую картину. Чтобы получше рассмотреть ее, она взяла стоявшую поблизости лампу с абажуром. Это была фотография в рамке, с мрачным реалистическим сюжетом — вид развалин дома, оставшихся после бомбардировки. Сломанные стены, разбросанные во все стороны кирпичи и одно, доминирующее в этой сцене, полуразрушенное здание. Это сооружение возвышалось над остальными руинами и некогда было зданием из бетона высотой в несколько этажей. Его все еще увенчивали голые фермы купола. В одном из углов фотографии было написано слово, и Марсия наклонилась, чтобы прочесть его. Это слово было ХИРОСИМА.

Она поставила лампу назад на столик, вспоминая, как ужасно был потрясен Джером тем, что он видел и слышал, когда ездил в Японию в первые дни оккупации. Он много тогда писал домой, ее отцу, и так же, как ее отец, чувствовал, что сам он был инструментом этого жестокого разрушения. Его подавляло чувство вины за то, в чем, как он считал, он сыграл свою роль. Длительная бомбардировка Токио, должно быть, была почти столь же разрушительной, как и атомная — какая разница — атомная она или нет — для тех, кто умер? Однако бомбардировка Токио его обеспокоила не так сильно, как Хиросимы.

Странно, но благодаря этому снимку Хиросимы Джером стал ей ближе. Она могла понять его желание помнить обо всем, желание постоянно иметь себе напоминание в мире, в котором так легко забыть. В ней всколыхнулась жалость к нему из-за того, что он сам подвергает себя пытке. Она подошла к камину и села у огня, напряженно вспоминая то, что было годы назад.

Она все еще сидела там, когда Лори вышла из ванной, сияющая, теплая, розовая, и весело нырнула в большую кровать. Если верить Лори, нет ничего забавнее японской ванны. Марсия поцеловала каждый сонный глаз своей дочки и направилась следом за Суми-сан по прохладному коридору в ванную.

Это была большая теплая наполненная паром комната. В полу были щели, и огромная ванна была утоплена в пол. Небольшие ступеньки вели в воду. При помощи жестов и веселого хихиканья Суми-сан объяснила, что мыться надо с помощью мыла и мочалки, сидя на низком деревянном стульчике. Затем мыло смывается, прежде чем войти по горло в чистую горячую воду. Она предложила потереть спину Марсии, но та знаками отослала ее и помылась сама.

Когда, наконец, она постепенно опустилась в воду, то обнаружила, что вода, конечно, горяча, но терпимо. Погрузившись по шею в воду, она прислонилась к краю ванны и позволила теплу унести ее усталость и беспокойство. Вода убаюкала ее до такого же сонного состояния, в каком была Лори. Потом она насухо вытерлась большим американским банным полотенцем, завернулась в халат и побежала через холл в спальню, где камин уже угас, и головешки в нем почернели.

Лори спала глубоким сном, ее темные косы разметались по подушке. Но в комнате что-то изменилось. Прежде, чем уснуть, Лори накинула свой клетчатый шарф на висевшую на стене маску. «Хорошая мысль», — подумала Марсия.

Выключив свет, она подошла к окну, чтобы взглянуть на белый просторный сад. Большие снежинки мягко падали в безмолвном мире. За бамбуковым забором лежал невидимый ей город Киото, и Марсия была не совсем уверена в том, что он действительно там. Она надела ночную рубашку и улеглась в постель рядом с маленьким теплым телом своей спящей дочери.

Издалека, с какой-то улицы донеслась мелодия из трех навязчивых нот, исполняемая на бамбуковой флейте. Все время одни и те же три ноты, блуждающие в ночи, с долгими паузами. Когда она засыпала, снег что-то шептал в окошко.

IV

Удивительно, как может новое яркое утро разогнать мрак и беспокойство ночи. Проснувшись, Марсия ощутила, что в ней возродились надежда и мужество. Снегопад прекратился, и в окнах сияло бледное солнце. Марсия тихо лежала под теплыми одеялами рядом со все еще спящей Лори и чувствовала прилив новых сил. Прошлым вечером усталость и разочарование испугали ее и сделали подозрительной. Утром она чувствовала себя отдохнувшей, и депрессия предыдущего вечера казалась ей глупой. Какое имеет значение то, что здесь нет Джерома, чтобы приветствовать ее? Она здесь, в его доме, она готова стать частью его жизни в большей степени, чем когда-либо прежде. Когда он написал так обеспокоившее ее письмо, он был вдалеке от нее, а теперь скоро она увидит его, поговорит с ним, прикоснется к нему, и она была уверена, что сможет вернуть его себе, сможет помочь ему преодолеть то темное колдовство, которое удерживало его в Японии. Неважно, откуда шла его склонность к самоистязанию, к самообвинению — все это не устоит перед ее преданной любовью. Теперь она могла вспоминать Нэн Хорнер с меньшей неприязнью. Это естественно, что у Джерома есть друзья и что такая уверенная в себе и одаренная женщина взялась помочь ему, чем могла. Но было бы глупо считать, что она способна удержать Джерома в Японии. Вспомнив о той волне неприязни, которую она ощутила минувшим вечером по отношению к Нэн, Марсия поморщилась от отвращения. Она никогда не была ревнивой, никогда не испытывала собственнических чувств, она не должна допускать, чтобы усталость и моменты депрессии выставляли ее в ложном свете. Ревность уродлива и разрушительна, у нее ничего подобного не будет. Это решение придало ей уверенности в себе.