Казанец. Не помню.
Пчелка. Павлину я встретил.
Казанец. Да ну?
Пчелка. Такая бледная, такая нервенная...
Казанец. Ты б лекарства ей дал.
Пчелка. Не берет.
Казанец. Она тебя ко мне послала?
Пчелка. Ты знаешь, я женюсь!
Казанец. В который раз?
Пчелка. В самый первый.
Казанец. Недолго музыка играла...
Чайка (Казанцу). Ты б хоть поздравил его.
Пчелка. Ты шо Павлину мучаешь?
Чайка. А шо ты с друзьями задираешься?
Соломка. Ты думаешь, ты один всему голова?
Казанец. Голова у всех у вас одна — Павлина!
Входит Слива.
Слива. Степушка, шо я хотел тебе сказать.
Казанец. Давай, давай... Тебя только не хватало...
Слива. А хотел я тебе сказать, до чего ж у тебя жена хорошая. Ты ж подумай, какую мы с тобой авантюру задумали — живого мелиоратора под землю решили спустить, а она все нам с тобой простила и обещала намедни путевку мне выписать на курорт, чтобы я нарзаном себе мозги промывал.
Казанец. Насчет мозгов она точно сказала.
Слива. Правильно сказала... Я с ней согласный на девяносто девять и девять десятых процента!
Казанец. Ну, вот что, дружки мои, камарады, говорить мне с вами нема больше времени.
Слива. А шо ты так торопишься?.. Павлина все одно занята... У ее сурьезный разговор с Непочатым идет...
Соломка. Ты что, дед, мелешь?
Слива. Вот это точно. Я тоже в некотором разе мелиоратор. Чуете? Мели, оратор, одним словом, бреши что хочешь. Може, гербициды остались? По сто граммов на каждого? У сумме — пол-литра.
Чайка. Ладно, дед, твои побрякушки не имеют сейчас никакого мирового значения. Тут серьезный вопрос Ты вот что, Степан, или мирись с Павлиной, или...
Казанец. Или?
Чайка. Или... Я еще подумаю, что мы с тобой сделаем. Ты наш колхоз не разрушай! Имей в виду!
Казанец. Я все имею в виду! И должен заявить: може кому и нравится, когда на ем, как на двугорбом верблюде, ездиют и за каждым взглядом десять своих посылают! А мне не нравится! Я казак да еще кубанский! А мои предки в запорожцах ходили, всяких там султанов и ханов по башкам били, и про то правильно художник Репин для потомства нарисовал... Не какие-нибудь портретики, а массовые сцены. Я не позволю из себя «что изволите» сотворить! Я не позволю, чтобы орошение через мои сердечные аорты проводили, имея в виду, что они могут не выдержать такой перегрузки и разорваться в крайнем случае!
Пчелка. Это из Шекспира?
Казанец. Да уж не из твоей музыкально-курячьей башки!
Чайка. А я требую, чтобы вы достигли достойного соглашения!
Казанец. А я чихал на твои требования!
Слива. А ноздря выдержит?
Казанец. Выдержит!
Слива. Тогда чихай!
Казанец. Вы считаете, что я спал ночами в степи? Я, може, рыдал, как младенец, как Ванюшка, сиротиночка моя обездоленная!
Пчелка (чуть не плача). Отдай мне его на воспитание.
Казанец. Не отдам! Я сам его буду воспитывать в состоянии ненависти и презрения к родной мамочке!
Соломка. Степа, остановись! Прошу тебя.
Казанец. Не могу остановиться, меня на трагедию ведет!
Пчелка. Начитался Шекспира!
Казанец. Шекспир на четыреста лет вперед мою трагедию угадал! Ежели она не станет предо мной на колени, я все разорву, все узы нашего нерушимого брака!
Слива. Не надо, Степа, не надо рвать узы, она опустится перед тобой на колени, я ей скажу, и она опустится!
Входит Павлина. Все затихают и, словно по уговору, расходятся во все четыре стороны.
Павлина. Степа, что с тобой происходит?
Казанец. Лично со мной ничего не происходит.
Павлина. Ты меня в чем-то подозреваешь?
Казанец. Приснится же такое.
Павлина. Ты что, разлюбил меня?
Казанец. Данный вопрос не обсуждается.
Павлина. Но так дальше жить нельзя!
Казанец. В старое время я б тебя арапником отходил.
Павлина. Отходи в новое время, если есть за что!
Казанец. Зачем мой платок давала Непочатому?
Павлина. Потеет человек, а свой потерял. Вот он, пожалуйста. (Подает платок Степану.)
Казанец (отбрасывает платок). Шоб я до него дотронулся.
Павлина. Он же выстиранный и выглаженный.
Казанец. Колхозом управляешь, а в душе близкого человека разобраться не можешь!
Павлина. Больна она стала, душа твоя, темная.
Казанец. Ты в ей все форточки и прикрыла.
Павлина. В чем же ты меня обвиняешь?
Казанец. Я не прокурор. Я малограмотный человек.
Павлина. Ты очень даже грамотный, когда всякие напраслины на меня возводишь. Вместо того чтобы помогать мне, руки отбиваешь... Степан, Степан, не думала я...
Казанец. А ты считаешь — я думал? Через какие муки я к тебе пробился? Избиения перенес твои. На все пошел...
Павлина. На что пошел?
Казанец. Я не могу так жить и прозябать у тебя в рабстве. У меня есть гордость мужская...
Павлина. А человеческая?
Казанец. Не мешай, я говорю в данный момент еще как твой муж и законный супруг! Я не могу терпеть, когда ты со всякими приезжими по посадкам разъезжаешь! Не могу, когда ты с ими по вечерам всякие планы изучаешь! Из района позвонят — ты едешь! Из края вызовут — летишь! А я стой на комбайне, я нянчи Ванюшку?! А дома всякие книжки читаешь!
Павлина. Какие книжки?
Казанец. Не мешай! Я говорю! Може, я последний раз речи произношу перед тобой! Ты меня бросила перед собой на колени, а поднять меня с них не успела.
Павлина. Это ты-то на коленях? Дурень ты, дурень!
Казанец. Других у тебя слов уже давно нема! Не желаю! Не потерплю! (Задохнулся.)
Павлина. Ты что?
Казанец. Дыхание скопилось!
Павлина. Это злость в тебе скопилась!
Казанец. Не злость, а горе горькое.
Павлина. Какой же выход?
Казанец. Не задумывал!
Павлина. А може, ты мне последнее слово разрешишь произнести, поскольку я обвиняемая? Полагается...
Казанец. Ты обвиняемая?! Да я в тюрьме своих чувств, как заключенный, живу, похлебкой из твоих невниманиев питаюсь да своими слезами ее присаливаю...
Павлина. Ты меня на жалость не бери... Я не люблю, когда мужчин жалеть надо. Последнее дело для них...
Казанец. Ступил на эту стезю...
Павлина. Сойди с нее, она для тебя не подходит! Беспокойные мы с тобой, Степан, невероятно беспокойные. Ни себе, ни людям покою не даем! Може, я и виновата в чем перед тобой, могу повиниться! Но в одном не виновата. В любви, в верности моей к тебе! Не скосила я и краешек глаза на кого другого, не подумала ни о ком другом. Да разве могу я? Ты подумай! Разве могу я забыть объятья твои, ночи бессонные... Не боюсь говорить. Когда я на тебя спящего любуюсь, на руки твои, на чуб твой, что на подушке лежит! Да кем же мне надо быть, чтоб искрой какой о другом подумать? Мы же с тобой, как две половинки, сошлись, в кузнечном горне соединенные!
Казанец. Павушка!
Павлина. Молчи! И я говорю на данный момент как еще законная жена твоя! Но мы, Степа, на земле живем и по земле той ходим! По богатой земле нашей, с ее утренними росами, с вечерними закатами, с зарницами, что над посадками да над хлебом нашим золотым блещут. Я гордая, Степа, я не гордячка, но гордая! И я уже не могу жить иначе! И если ты мне скажешь: уйди с председателей — не уйду! Не имею права! Я гордая тем, что в Кремль московский казачка кубанская, баба простая, как равная со всеми вхожу! Не уйду, не имею права!