Какой-то шелест послышался за ним, кто-то прошел мимо. Как будто нарочно, чтобы раздразнить его, то была Уляна… Тадеуш встал, хотел удержать ее. Она несла ведро воды, взглянула, улыбнулась и убежала. Он не хотел догонять ее, потому что с дороги было их видно, мог кто-нибудь заметить, а если муж? Тогда изба превратилась бы в ад.

Стыдясь и сам себе говоря упреки, Тадеуш воротился домой и заперся в своей комнате.

IV

— Да, да, — говорил он два дня спустя, — плутовка дворовая, умеет она, как наши барыни, и вздыхать, и болтать, и глаза щурить. Их простота, коли замешается в нее хитрость, сто раз опаснее, потому что легче верится в ее искренность. Зачем мне унижаться до того, чтобы привязаться к этой женщине, к простой Гончарихе! Это старая болезнь отзывается, это слабость и непростительное ребячество. Мечтать о глазах мужички, которыми, может быть, распутство придает остроту и блеск, а хитрость делает их выразительными и робкими, это глупость.

Он вышел в сени, — хлопнул за собой дверью, и в сенях застал… кого же? Опять Уляну. На этот, раз она смелее подняла на него свои черные глаза.

— Что ты здесь делаешь?

— Так как я была прежде при дворе и умею стирать, меня взяли для стирки вашего белья.

— И дворовые, конечно, очень рады этому?

— О, только не я! Муж даже сюда приходил смотреть за мной. Вот несчастье!

Тадеуш пожал плечами и, заметив управляющего, крикнул:

— Пане Линовский, вели, чтобы Оксен Гончар!..

При этих словах Уляна побледнела и убежала.

— Чтобы Оксен Гончар, — докончил Тадеуш, — сию же минуту собирался в дорогу. Есть у него лошади?

— Есть, пане, и самые лучшие.

— Он поедет с тобой в Бердичев; ведь тебе нужна одна подвода.

— Хотел взять наших, фольварочных лошадей.

— Потому-то именно я и назначаю его, что мне понадобятся лошади. Их там, кажется, несколько человек в избе.

— Да, пане.

— Стало быть, он может ехать?

— Может, пане.

— Так сделайте так, как я сказал.

Управляющий принял это приказание за странную поблажку фольварочным лошадям и ушел. Но Уляны уже не было.

Тадеуш стоял в дверях и колебался. Потом вышел в сад; он знал, что там иногда в стороне озера вешали белье, носили оттуда воду. Прежде он не обращал никакого внимания, где и как и что делалось у него в доме; теперь же все мелочи приходили ему на мысли, а чего он не знал, то отгадывал. У рождающейся страсти всегда десять глаз.

Он пустился к озеру. Здесь, в самом деле, стояла Уляна, задумчивая, с опущенными руками; не замечая его, она пожимала плечами, качала головой и рассуждала сама с собой.

— Ну, на некоторое время ты отделаешься от него, — сказал пан. Уляна, обернувшись, вскрикнула.

— Муж твой сегодня уедет, — прибавил Тадеуш.

— О, даст он мне за это!

— Откуда же он узнает?

— Когда меньше будет знать, так больше станет догадываться, — отвечала Уляна.

— О чем же ты раздумывала и рассуждала сама с собой, когда я пришел сюда?

— Почем я знаю!

— Верно не о мне?

— Что мне о вас думать.

— Отчего же нет, когда я думаю о тебе?

— Обо мне? — спросила женщина, поглядев ему в глаза. — А зачем же это?

— Я и сам не знаю, — ответил наивно Тадеуш; — но когда я увидел тебя, с тех пор ты у меня постоянно на уме.

— Я?.. С нами крестная сила! Вы станете думать обо мне!

— Кажется мне, что я люблю тебя, Уляночка; но не по-вашему, не по-мужицки, и не так, как любят дворовые, но так, как любят господа. Очаровала ты меня, злодейка.

И он приблизился к ней, взял ее за талию и хотел поцеловать, но она в испуге вырвалась и жалобно крикнула:

— А мои дети!

— У тебя есть дети?

— Есть, — ответила она тихо, — двое крошечных младенцев.

— Да чего же ты боишься за них? — сказал он опять, приближаясь. — Разве я им сделаю что-нибудь? Разве муж твой сделает им что-нибудь?

— О, — ответила печально Уляна, — слышала я об этой любви; — это всегда кончается бедой, и моим детям будет плохо.

— О, не думай этого, Уляна, — сказал Тадеуш, отбрасывая у нее с лица волосы, словно вместе с ими хотел отогнать и мысли, — зачем же непременно худой конец?

— Когда кто поклялся кому-нибудь в церкви, и ксендз благословлял, обвел вокруг алтаря, и вместе целовали они крест и из одной чаши пили… О, не хорошо тогда нарушить клятву, и конец всегда дурной. Никто не принуждал к клятве и должно сдержать ее.

У Тадеуша не хватило слов.

— Послушай, Уляна, — сказал он, вдруг обняв ее, — сегодня твой муж уедет. Есть у вас в избе кто-нибудь?

Она молчала, потупившись.

— Что же это, не хочешь мне ответить? Ну, так я спрошу управляющего; пускай весь дом догадается зачем.

— Есть у нас несколько человек в избе! — вскрикнула поспешно Уляна, поднимая глаза. — Работник, девка, дети. Но на что вам это?

— Послушай, — сказал Тадеуш, — я буду сегодня у тебя.

Сказав это и не желая знать и слышать ответ, он быстро отвернулся и пошел домой: потом невольно оглянулся еще раз и увидел, что Уляна, стоя на том же месте, концом фартука утирала слезы.

V

Наступил вечер и за ним ночь. Тадеуш, который приучил уже людей к своим странностям, вышел тихонько из дому к озеру. Ночь была томная, в деревне огни погасли, светилось только в корчме, и светлое отражение окна блестело в воде спокойного озера. По временам слышен был кое-где отдаленный лай дворовых собак, шум плещущейся воды, скрип колодезной бадьи, качаемой ветром, пение петуха и мычание скота в хлевах.

С биением сердца, которое сопутствует всегда подобному похождению, Тадеуш шел задумчиво берегом озера; в голове у него все ворочалось, билось, ломалось, была только какая-то непонятная путаница мыслей; кровь огненной волной пробегала по жилам, зубы стучали, руки тряслись, на лице выступал холодный пот. Он не заметил, как очутился перед корчмой, которую должно было миновать на дороге от дома к деревне. По счастью, там уже никого не было, и только слышался голос ребенка. Ночь была совершенно темная.

Не обращая внимания на грязь, лужи и рытвины, Тадеуш шел к хорошо знакомой избе. Еще дитятей не раз он бегал с няней по деревне, помнил в ней каждое деревцо, каждый поворот улицы, каждый мосточек, колодезь… узнавал впотьмах каждый закоулок и уверен был, что не ошибется.

Когда же он приблизился к избе, то смешался и встревожился, как разбойник. Он остановился и прислушался: кругом была тишина. Подняв глаза, он увидел кого-то в белом, стоящего на пороге. И этот кто то и он почувствовали впотьмах присутствие друг друга, услышали и увидели предчувствием.

Тадеуш кашлянул, фигура в белом прижалась к двери; он молча подвинулся к ней. Он надеялся на свое положение, как на положение барина, и на испорченность этой женщины; рассчитывал на то, что она не была чиста. И что за наслаждение хотел он найти там? О, непонятное сердце человеческое, кто же разгадает тебя, когда ты бьешься желанием тела? Бедное, безумное создание, бедный жертвенник сумасшедших желаний!

Приблизившись, Тадеуш легко узнал, что фигура в белом была Уляна.

— Это ты?

— Кто тут?

— Это я.

— Ах, барин, барин, — повторила с беспокойством Уляна, тронувшись с места, — вы пришли. Зачем? На мое несчастие, на слезы мне, на беду, барин!.. Ах, уйдите, уйдите!..

— Уйти, когда ты ждала меня на пороге? — возразил, улыбаясь, Тадеуш.

— Ждала, правда, — ответила Уляна, — ждала нарочно, чтобы предупредить, чтобы никто вас не увидел, упросить, чтобы вы не входили. Несчастный крест и мне! Барин, барин! Я не такая, как вы думаете. Это-то ваша любовь! — прибавила она. — Это хуже ненависти.

Тадеуш, удивленный задыхающимся и дрожащим голосом этой женщины, в котором сильно высказывалось негодование, стоял не зная, что начать.

— Ну, ну, Уляна, — сказал он в замешательстве, приближаясь к ней, — пойдем в избу. Чего ты боишься?