— Но зачем вы даете им их бумагу, карандаши?.. Неужели… э-э-э… так сложно обеспечить их всем этим уже здесь?

— Да, это чрезвычайно усложнило бы задачу, — кивнул директор. — Видите ли, в данной ситуации дети должны получить хоть какой-то «якорь» — знакомую, привычную вещь, которая поможет им успокоиться. В результате серии экспериментов мы пришли к выводу, что карандаш, ластик и бумага оказываются очень важны в такой ситуации. Конечно, в прежние времена, когда люди писали на бумаге, эти предметы были обыденными, «безликими», если так можно выразиться, — и воспринимались по-другому. Но нынешнее поколение относится к ним иначе — как курильщик к своей трубке или музыкант к своему инструменту. Эти сравнения не совсем адекватны, но, думаю, главное отображают. Учтите, некоторые дети пишут карандашами лишь пять-шесть раз в год.

— Однако не мешает ли им это отвечать на вопросы экзамена? Если они так плохо и редко пишут от руки…

— Я не сказал, что плохо, — снисходительно улыбнулся директор. — Да, редко — но ни в коем случае не плохо. Пожалуй, это занимает у них чуть больше времени, чем у наших предков… но дело того стоит.

Гость с сомнением покосился на него, а потом ткнул пальцем в один из мониторов:

— Тогда почему этот мальчик с таким отрешенным видом водит карандашом по бумаге? Это не похоже на письмо.

— Не похоже, — согласился директор. — Наверное, он просто задумался о чем-то.

— Или не знает ответов на вопросы, — мрачно подытожил один из членов министерской комиссии.

Из всех ребят только Дылда сообразил, что к чему. Он сидел справа от Эриха и наблюдал за ним, подозревая: тот обязательно устроит что-нибудь этакое. К тому же в выбранном Дылдой билете вопросы были слишком сложные, так что он даже не пытался на них отвечать. Вот если у Эриха есть с собой «шпора», может, и Дылде чего обломится…

Но Эрих вообще ничего не предпринимал. Сидел себе, сперва листочки перебрал, как будто пересчитывал, потом взял второй сверху, пальцами по нему пробежался и давай карандашом водить, этак легонько-легонько его заштриховывать. Ну и на кой, спрашивается?!..

Дылда рассеянно следил за тем, как движется по поверхности карандаш, и вдруг увидел! Он чуть не закричал от изумления и восторга, но сдержался, только ахнул тихо.

Буквы, проступившие на листке, были почти незаметны, слишком нечеткие, мелкие. Сидел бы Дылда чуть подальше — и все бы проморгал.

Не нужно было обладать IQ академика, чтобы догадаться: под «бдительным оком» телекамер Эрих из ничего, из абсолютно чистого листка бумаги добывает ответы на свой экзаменационный билет. Как — дело десятое, об этом он потом расскажет (если захочет, конечно), а вот сейчас Дылде нужно дать ему знак, чтобы помог.

Их считали друзьями, хотя спроси кто Дылду, что он сам думает по этому поводу, не ответил бы. Не потому что глупый, а потому что не знает. Тут была не дружба, а что-то другое. Когда-то давно Дылда заступился за коротышку-новичка, только на днях переведенного в их школу, всегда носившего допотопные очки вместо удобных линз и на уроках отвечавшего лучше всех. Почему заступился? Да так… (Ладно, ладно! — просто хотел понравиться зазнайке Магде, которая умилялась видом «беззащитного» и «симпатичненького» очкарика.) Потом Эрих помог ему написать ответы на контрольной. Так они и опекали друг друга, каждый в меру своих способностей.

Но дружбы между ними не было. Или была — но в старомодном смысле этого слова. Сейчас ведь дружат, только если и тому, и другому от дружбы есть какая-то выгода. И всегда просчитывают, чтобы «не переплатить лишнего». А Дылда и Эрих дружили как получалось. Ни Дылда не считал, сколько раз спасал очкарика от местною хулиганья, ни тот — сколько раз помогал приятелю на уроках. Когда надо было, тогда и выручали друг друга.

Эрих всегда был горазд на выдумки, особенно что касается разных «шпор». Дылда иногда завидовал — не упорству его и не сообразительности, а тому азарту, восторгу, с которыми Эрих включался в игру «обмани учителей». И ведь обманывал! Даже сегодня, когда сам Дылда после прыжков в душевой уже ни на что не надеялся (свою «шпору» он зажимал пальцами ноги, но, поскакав, выронил, конечно).

Дылда перехватил взгляд Эриха. Тот уже написал свои ответы, а теперь показывал глазами сперва на листки Дылды, а потом на пол.

Вдруг Эрих шевельнулся, чтобы почесаться, и уронил свои бумаги. Дылда не «тормозил» и потянулся, как будто хотел помочь ему, а на самом деле спихнул со стола и свои листки. Остальные ребята кто с интересом, кто раздраженно глянули на них и отвернулись: каждому хватало своих проблем.

Когда они вдвоем лихорадочно подбирали разлетевшиеся страницы, Эрих молча подсунул Дылде одну из своих. Потом, уже сидя за партой, Дылда увидел: тонкими линиями на странице был обозначен прямоугольник. Который, видимо, он должен был заштриховать, как это делал Эрих.

Безумно потея от страха, Дылда взялся за карандаш. Только сейчас он начал понимать, какую невероятную работу проделал Эрих. Неясно как, но приятель Дылды ухитрился перенести на бумагу краткие конспекты ответов на все вопросы да еще запомнить, на каком листке и где именно находятся те или иные из них. Но даже не это самое сложное (с памятью у Эриха всегда было отлично) — как он смог вручную написать ответы на все билеты?!

Чудеса!

Позже Эрих объяснил: никаких чудес. Простая случайность, благодаря которой он обнаружил, что если писать с нажимом, подложив под страницу еще один чистый листок, то на нижнем текст как бы продавливается. И если его потом аккуратно заштриховать…

«Остальное — дело техники, — ухмылялся после экзаменов довольный Эрих. — Точнее, как раз не техники, а вот этих рук. Ну а самое сложное было — расположить все ответы, чтобы потом легко мог найти. Ничего, справился! Главное — мозгами пошевелить!»

«Насколько было бы проще, — с тоской думал Дылда, — если бы нам разрешали работать хотя бы с печатной машинкой!.. Скачал через Сеть нужную хакерскую программку, загрузил — и никаких проблем».

Он поглядел на Эриха, благодарно кивнул ему и продолжал выводить каракули, переписывая ответы на чистый листок. Очень болела рука — вся, от локтя до кончиков пальцев, но Дылда не сдавался.

— И вы не остановите их? — в голосе гостя звучало плохо скрываемое изумление. — Ведь ясно же видно, они списывают, оба!

— Таковы правила, — невозмутимо заявил один из министерской комиссии. — До конца экзамена мы не имеем права вмешиваться. Да это и ни к чему: камеры все фиксируют. При необходимости мы предъявим доказательства того, что ребята списывали.

Остальные министерские с неодобрением покосились на него, но — солидарность превыше всего! — промолчали.

Этот, говоривший, был прикомандирован к их комиссии указанием сверху, но откуда именно — неизвестно. Люди сверху, «подсадные», сопровождали каждую из комиссий на выпускных экзаменах, однако продолжали соблюдать инкогнито и рядиться в форму работников минобразования. А те, в свою очередь, не спешили играть в частных детективов и благоразумно держали носы подальше от чужих дел.

«Еще один пример современного вырождения, — думал «подсадной», глядя, как молчат и отворачиваются министерские. — Им никогда не придет в голову поинтересоваться, почему я здесь. Будем надеяться, они — из вымирающей породы людей, которые, по сути своей, людьми так и не стали. Человеческая цивилизация балансирует на грани, куда сама благополучно переместилась из-за чрезмерной и поспешной интеллектуализации машин. Единственное свойство, качественно отличающее человека от животных — его сознание, способность мыслить, — превратилось в костыль, еще один инструмент, с помощью которого человек движется по миру вещей. Мышление стало подспорьем в жизни, мысль уподобилась орудию, которым добывается пропитание, происходит обыденная ориентация в пространстве и времени — и не более того. Даже менее, потому что все чаще сколько-нибудь сложные и абстрактные мыслительные операции за человека проделывают машины, а он лишь пожинает плоды, ориентированные в плоскости «вредно — полезно».