А тем временем наш самый непосредственный и, пожалуй, наиглавнейший военачальник обошёл угол солдатских нар и остановился посреди комнаты. Он стоял лицом к окну, но оказавшееся позади него кресло так и не сел.
— Ну, как тут у вас дела? — спросил товарищ генерал, медленно оглядывая нашу комнату.
Начальник посмотрел мне прямо в глаза. Я своего взгляда в сторону не отвёл. Стыдиться мне было нечего. И бояться тоже.
— Нормально, товарищ генерал! — доложил я. — Только вот проспали мы сегодня! Вернулись с засады в четыре утра, а дневальный разбудил… Слишком поздно! Поэтому…
Я хотел было объяснить, что мои бойцы просто не успели навести здесь порядок… Но, как оказалось, такие бытовые мелочи товарища генерала вовсе не интересовали. Он лишь мельком глянул на нары, где валялись несвёрнутые спальные мешки вперемешку с бушлатами, шапками и даже портянками. Слава Богу, что боеприпасов там не наблюдалось. Как и оружия, которое солдаты всегда носили с собой.
Зато на левый угол нашей комнаты товарищ генерал обратил всё своё внимание. И это было, в общем-то, неудивительно. В правом углу стояла моя военная тахта, над которой висела полка с батареями и зарядными устройствами. А вот напротив…
— А это что? — спросил меня генерал Чернобоков.
В левом углу находился добротный канцелярский стол, на котором было два АГСа и парочка охотничьих ружей. Причём, наш гранатомёт пребывал в боеготовом состоянии. Ну, чтобы в случае внезапного нападения боевиков мы смогли быстренько выставить АГС-17 в окно, чтобы поливать прорвавшихся духов от всей нашей души… А вот второй, то есть трофейный АГС-17 находился в разобранном состоянии. То есть его тело находилось отдельно от станка.
— Это наш результат! — пояснил я. — АГС в сборе — это наш. То есть полученный на складе. А второй АГС-семнадцать — это трофейный. Оба ружья — тоже трофейные. Обнаружены моей группой в ходе досмотра местности.
— Молодцы! — похвалил нас Чернобоков. — А где же крышка?
Наш боевой военачальник сразу же заметил-то, что на трофейном гранатомёте отсутствует крышка лентоприёмника.
— Мы его таким взяли! — доложил я. — Они его уже подготовили к стрельбе. То есть собирались вечером обстрелять милицейский блок-пост. Но мы нашли этот АГС. Днём, то есть после обеда. А крышки не было. Наверняка, они её с собой прихватили. Её же легко можно установить.
— Понятно-понятно. — отозвался товарищ генерал. — А коробки тоже трофейные?
Я тоже посмотрел под стол, где находились две полные коробки с торчащими из них концами снаряжённых гранатами лент.
— Так точно! — доложил я. — Обе коробки были рядом. Вернее, одна уже была пристёгнута к АГСу. Вторая — запасная. И штук пятнадцать гранат лежало без ленты.
— Отлично-отлично… — произнёс генерал Чернобоков с заметным чувством удовлетворения.
Он ещё раз окинул взглядом всё наше трофейное богатство, затем выглянул в окошко и только потом развернулся к выходу. Это был хороший знак. Значит, ничего плохого товарищ генерал у нас не обнаружил. Скорей наоборот… Однако рано я радовался… Ох, как рано!
Уже перед тем как выйти в коридор начальник разведки покосился на наш второй стол, который располагался в диаметрально противоположном углу… То есть около входа… Когда товарищ генерал входил в нашу комнату, мои ушлые бойцы своими телами загородили этот стол. Но зато теперь… Когда личный состав быстренько смылся в направлении полевой кухни… Когда наш начальник разведки шёл к выходу… Теперь-то он мог видеть всё!..
Увы, но на этом столе было самое настоящее безобразие. То есть солдатские котелки с недоедённым супом и раскисшим хлебом, бойцовские подкотельники с остатками каши, трёх литровая банка с недопитым чаем из пехотно-полевой кухни… Заскорузлые портянки валялись снизу. Полнейший антураж дополняли чьи-то синие трусы, заброшенные в этот угол то ли за ненадобностью, то ли по причине повышенной нестерильности, то ли из-за чрезмерной вшивости. Увы, увы, увы…
Пока я покрывался красной краской командирского стыда, Ведь именно моя персона несёт ответственность за всё, что происходит в подчинённой мне разведгруппе… Пока я собирался с духом, чтобы выдать хоть какие-то объяснения по поводу всего этого безобразия… Пока я вбирал в себя воздух… Товарищ генерал уже ушёл. И было уже слишком поздно что-либо делать или говорить.
Я чертыхнулся и уселся на свою кровать. Идти на доразведку обстановки сейчас было слишком рано, поэтому мне ничего не оставалось делать как заняться приготовлением чая. Я налил в котелок воды, установил его на печку, поближе к трубе… Затем наколол лучины и разжёг в буржуйке огонь… Теперь следовало подождать минут десять-пятнадцать…
На входе послышались чьи-то шаги. Это вернулись мои разгильдяи, то есть самые безответственные солдаты всей нашей Российской Армии. Причём, возвратились они не солоно хлебавши. Пехота слопала всё и даже попросила добавки. Так что на войска спецназа не хватило ни каши, ни чая. Ну, разве что две буханки хлеба и немного масла.
Но эти продовольственные проблемы сейчас являлись исключительно их личной головной болью. Точнее говоря, их кишечно-желудочным спазмом. Во мне уже пробудился древнеримский оратор Цицерон и мы оба принялись распекать нерадивых солдат… Ну, практически никоим образом не утруждаясь подбором всевозможных эпитетов и красочных сравнений…
— Так и сяк вашу мать! — сказали мы с Цицероном. — Вы что?!.. Совсем уже оборзели?! Один-единственный раз к нам пришёл товарищ генерал, всё осмотрел, всем остался доволен… Особенно трофейным оружием… А вот тут!.. Что здесь такое творится?! А-а?.. Я вас спрашиваю!
Однако мои голодные бойцы упорно хранили угрюмое молчанье и ввязываться в спор с самим товарищем Цицероном, ну, никак не желали.
— Я вам сколько раз говорил? — допытывался уже один товарищ лейтенант. — Чтобы всегда за собой убирали!.. Поели-попили и остатки выбросили! А вы?!.. Генерал посмотрел на этот стол и чуть было…
Я запнулся, так и не подобрав красочного выражения… Цицерон тоже смолчал. Видимо, с нашими товарищами генералами ему ещё не доводилось ни встречаться, ни общаться, ни тем более диспутировать… Если такое, конечно же, возможно…
— А тут чего только нету! — продолжал возмущаться я. — И суп с плавающим хлебом, и каша заплесневелая, и буханки… Окаменевшие… Бронебойные! А внизу?! Трусы, портянки…
Тут я несколько выдохся… И целую минуту молча смотрел на то, как мои сообразительные солдаты без лишних слов похватали котелки, подкотельники и всё остальное ужасное многообразие… Да и умчались по-одиночке прочь. Ну, разумеется!.. Чтобы забежать в соседние выгоревшие комнаты и повыбрасывать всё наружу сквозь оконные да балконные проёмы.
Когда достопочтенная публика вновь собралась перед слегка отдохнувшим оратором, то она стала молча слушать завершающую часть блестящего выступления…
— Если я ещё раз увижу здесь остатки хлеба или пищи!.. — со внезапно накатившей яростью. — То вы будете каждое утро наматывать круги по взлётке!.. Ясно?! По три километра утром и три километра вечером! Причём, с оружием и носимым боекомплектом!.. Понятно?! И хлеба будете получать ровно по сто двадцать пять грамм!.. Как в блокадном Ленинграде!.. Чтобы уважать его!.. И не разбрасывать где попало!.. Вместе с трусами и портянками!
Я перевёл свой командирский дух и посчитал выступление законченным. Однако, как оказалось, моё красноречие всё-таки пробилось в самые глубины солдатского сознания…
Ну, естественно… В спор вступил солдат Винтер. Вернее, он взвился!.. Наподобие ясного сокола дав синее небо…
— Да как вы смеете так говорить, товарищ лейтенант!? — заявил мне разведчик Винт. — У меня бабушка — блокадница!.. Она до сих пор плачет!.. Когда слышит про эти «стодвадцать пять грамм»!.. А вы!?
Тут я несколько осёкся… Возможно в пылу своего выступления мне довелось чуточку перегнуть палку?!.. Невзначай обидев легкоранимые солдатские души… Но прокрутив в мозгу свою недавнюю фразу, я всё понял правильно… Поскольку никакой крамолы или же кощунства в моих словах не присутствовало. А потому следовало выдать очень адекватную оценку происходящему.