КАРАУЛЬЩИК
Караульщик! – тише! тише!
Видишь – свет в оконной нише,
Слышишь — шепот шелестит…
Ведь она – не спит?
Ал, смотри же – выше! Выше!
Кто-то вон — с балконной крыши
Что-то сбросил – ловко слез, –
В темноте — исчез.
Вон висит еще веревка…
Ты! Взлезай же – быстро, ловко!
Настежь – светлое окно.
И пока – темно.
Ну, живей! Уж брезжит зорька.
Что же ты смеешься горько?
Блещут слезы, слезы — ах! —
На твоих щеках?
УТРО
Ты сегодня совсем некрасива,
Но особенно как-то мила,
И коса небольшую головку,
Что венок золотой, облегла.
И поникла головка устало,
Прислоняясь к прозрачным перстам;
Нежной тенью склонились ресницы,
Чуть дрожа, к побледневшим щекам.
Но твой стан так же гибок и строен,
Так же сильны и плечи, и грудь,
И горда молодая походка…
Позабудь же тоску, позабудь.
Вот цветы из росистого сада:
Резеда, горделивый левкой.
Утро нынче светло и душисто.
Успокой же меня, успокой.
Удержать не могла ты улыбки
И глаза на меня подняла.
Ты сегодня совсем не красива,
Но особенно как-то мила.
ПОРТРЕТ
Когда я целовал трепещущие пальцы,
И ты оставила качнувшиеся пяльцы
И светлые глаза с вопросом подняла, –
О, как на тот портрет похожа ты была,
Портрет прабабушки в широкой тусклой раме,
Висевший на стене в гостиной, тут, над нами:
Такой же нежный день склонялся и горел
На золоте волос и складки платья грел,
И руки тонкие, и кольца были те же,
И так же, чудится, два сердца бились реже,
И так же медленно алмазных капли две
Скатились на цветы по вышитой канве…
ЛЕТОМ
Мне было так просто, так весело с ним.
Мы в лунные ночи гуляли;
Бывало, над озером долго сидим…
А утром в lawn-tennis играли…
А в дождь – «Арагонскую Хоту» твердим
В четыре руки на рояли…
Мне было так просто, так весело с ним!
А нынче – я нынче сама не своя:
Я утром цветы поливала
И вдруг за куртиной услышала я
Шаги – и походку узнала, –
Так близко – где старая эта скамья…
На ней я так часто мечтала,
А нынче – я нынче сама не своя.
Хотела бежать или крикнуть – нет сил.
И слышу от слова до слова –
Он с гостем, он с другом своим говорил,
Что счастья не знает иного,
Что любит меня, что давно полюбил.
Что летом – что сердце — что снова…
Хотела бежать или крикнуть – нет сил.
Мне было так просто, так весело с ним…
Какое жестокое лето!
Зачем же он встретился с другом своим!
Зачем же я слышала это!
Зачем же он мною любим – не любим…
Не знаю, не знаю ответа!
Мне было так просто, так весело с ним…
БОГИНЯ
Валериану Бородаевскому
Я смутно помню деревенский дом увы,
(Должно быть, каменный и верно – белый)
С просторными хоромами, старинный,
С домовой церковью. Из коридор
Высокая и вечно запертая,
В нее ведет таинственная дверь.
Лишь раз она, я помню, отомкнулась,
И я увидел царские врата
И тусклый небольшой иконостас.
Живал здесь в доме — помню, говорили –
Потемкин. И вокруг еще как будто
Витали тени близкого былого,
И старый парк мечтанья навевал.
Обширной он поляной расступался
Перед подъездом пышным и широким,
Где львы чугунные по сторонам
Стояли, одинакие. А ближе
И в стороны чуть-чуть – на пьедесталах
Две белых женских статуи. Как мрамор
Казался словно светлым откровеньем
Иного мира – меж простых деревьев
И даже рядом с парой темных львов!
Здесь, помню, часто мы, мальчишки, шумно
Играли, бегали, дрались, скакали
Верхом на палочках. А иногда
Взлезали, дерзкие, на львов чугунных.
Но и тогда же стройный мрамор статуй
Невнятное внушал благоговенье.
Увы – не всем. Безвестный вольнодумец
Свою телегу тут остановил,
К божественным изваянным ногам
Вожжами крепко лошадь привязал,
А сам ушел. Я помню — сердце сжалось,
Когда в траву поверженной богиню
Увидел я. Младенческой душе
Почудилась обида роковая –
Проста, как просто стало всё кругом,
И непонятна в этой простоте.
ЯСТРЕБ
Не правда ль, милые, как хорошо,
Как славно вечер зимний коротать
Своей семьею в горнице уютной
Перед растопленной так ярко печкой,
Где и огонь так шаловливо пляшет,
Как будто рад он свету и теплу?
Да вот и он устал – лишь синеватой
И резвой струйкою по красным углям
Перебегает. Вижу, детвора,
Вам хочется на этих угольках
Испечь себе каштанов. Только вместе
Вы ждете и рассказов от меня –
О том, «как был я маленьким». Ну, ладно:
Ты, дочь моя, давай сюда корзинку,
А ты, мальчишка, ножик принеси;
Каштан ведь каждый надобно надрезать
(Его и взять приятно: круглый, с плоским
Одним бочком и гладенький), – а то
Как хлопнет он и выскочит из печки —
Ожжет, сгорит. Ну вот, угомонились, –
Теперь за дело. А пока о том,
Как был я маленьким, уж расскажу
Вам что-нибудь. Припоминаешь часто
Какой-нибудь житейский малый случай –
И он уж дорог нам; он говорит
О милом невозвратном. И сейчас
Я словно и не вспомню ничего
Помимо ястреба. Какой? Не страшный,
Не настоящий, а бумажный ястреб.
Вы знаете, что мы всегда на лето
В деревню всей семьей переселялись,
От города верстах в семи. Отец мой,
Уехав в город каждый день с утра,
К обеду возвращался. Помню, как
Любили мы встречать его. Как было
Мне радостно особенно – стоять
В саду, в конце аллеи, у плетня,
Облокотиться на него и прямо
Задумчиво, мечтательно глядеть –
Глядеть туда, на пыльную дорогу:
Налево ряд берез столетних; дальше
Идет дорога вдаль меж нив широких
И мне видна до рощи, где, я знаю,
Сворачивает влево. И оттуда
Вот-вот сейчас покажется тележка,
Еще едва чернея. Вот уж виден
И наш гнедой; на козлах – Сидор; дальше
В крылатке белой и в широкополой
Соломенной знакомой белой шляпе –
Отец. Как весело через забор
Махнуть к нему навстречу, и вскочить
В тележку, и доехать до крыльца!
И разве же не вдвое веселей
Встречаться так в день именин твоих?
Ребячья простодушная корысть
Зараньше ждет с открытою душой
Богатой жатвы. Так я раз стоял
И ждал. И вижу – едут. И бегу
Навстречу во весь дух – вскочить, обнять
И целовать его. И вот – но что же
В руках его? И слушаю слова:
«Ну, вот тебе твой ястреб». Не дышу…
– «Я – я просил – я – саблю» – и молчу —
И – в слезы. Правда, что не так-то долго
Я плакал, как его мы разглядели,
И нитку привязали, и пустили –
Не ястреба, а чудо: черно-синий,
С расправленными крыльями, и клювом
Изогнутым, повернутым направо,
И с черным глазом; с крепкими костями
Из палочек и прутиков – вблизи, –
Он снизу издали – живым казался:
Так он ширял могучими крылами
В поднебесье, что даже мелких пташек
Пугал своим полетом – дальше – выше –
Восторг! И был особенно я весел
В тот день, как бы за слезы в воздаянье,
И где-то там, на самом дне души
Чуть позднее дрожало сожаленье;
Его я замечал ли? А назавтра,
Когда отец, приехав, подал саблю
Мне вожделенную, – я как-то мало
Обрадовался ей. И вдруг – увидел,
Как осторожно он вчера за крылья
Держал руками ястреба – и понял,
Что так его держал он всю дорогу…
Конечно, после много веселился
И саблей я, и ястребом. Но всё же
Не мог я долго, долго позабыть
Того раскаянья, и угрызенья,
И к сердцу вдруг прилившей запоздалой
Любви и нежности. И вот теперь,
Когда прошло уж много, много лет,
Когда в мечтах нет сабли жестяной
(Когда и времена переменились,
Так что и он не с прежней неохотой,
Пожалуй, бы мне саблю подарил), –
Я многое, да, многое забыл,
А с тою же любовью помню ясно
И с поздней нежностью – всё эти руки:
Вот – держат за концы широких крыльев
Бумажную синеющую птицу –
Так бережно и осторожно. Тут
И весь рассказ мой. Так нередко в жизни
Едва заметный миг – навечно дорог,
И памятен, и жив, и жизни учит,
И жизненно душой путеводит.
Вот мой рассказ. А между тем, смотрите —
Каштаны уж готовы, испеклись,
И вкусно пахнет жесткая скорлупка.
Заря уж потухает. Вечер тихо
Склонился к ночи. Скоро на покой.