Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирме «Паритет», а ранее — старшего же экономиста, отдавшего концы в бурной схватке с частниками единственного городского завода.
Когда Мартиков заканчивал свой вуз, еще в те незапамятные времена, будущее виделось ему просторным и безоблачным, то есть подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы, и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова карман. Со временем, он понял, что работа его отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное — громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате.
С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился — скорее по необходимости, чем по зову сердца, и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще больше уронило планку его жизненных ценностей, и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во-первых, он уже ненавидел свою работу лютой ненавистью, а во-вторых, был лишен обязательной для людей его профессии педантичности, и потому зачастую работал спустя рукава. Бывший в глубине души романтиком, Мартиков, тем не менее активно жаждал материального благополучия, и эта нестыковка амбиций и внутреннего склада резко затормаживала его путь к вершинам.
Подобное иногда случается — разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и в сознании возникает трещина.
Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он был деятельным, и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой пролез в старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в «Паритет», где и принялся заколачивать деньги с новой силой.
С годами, Павел Константинович почувствовал волю и совершал все более и более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов), Мартиков купил пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать за границу.
Еще два месяца назад, когда замечательная в этих местах весна пророчила не менее замечательное лето (ах, знали бы, какое оно будет), Мартикову стало казаться, что он снова видит жизнь такой, как в юности — сияющее небо у горизонта, сливающегося с водной гладью.
Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Вы скажете, что такое может случиться только с очень ограниченными людьми, и будете совершенно правы.
Естественно, он стал относиться к работе еще больше спустя рукава. И, конечно, так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу, Мартиков тащил камень на гору всю свою жизнь, и вот теперь его падение стало для старшего экономиста «Паритета» полной неожиданностью. Камень сорвался и стремился погрести под собой Павла Константиновича Мартикова.
Падение происходило в духе бредовой версии Гоголевского «Ревизора». Аж из самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядатаев и ищеек. Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с потрохами. Этот кто-то, без сомнения, находился в штате «Паритета» и был в курсе всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос?
Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, его вытрясло руководство фирмы, сопровождая сие действо непечатной руганью.
Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет с похожим на гусеницу рядом нулей, а затем последовало обвинение в мошенничестве и повестка в суд. И теперь, подобно двум разнокалиберным дамокловым мечам, над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок.
Все это случилось в течение каких-то шести часов, после чего по уши облитый грязью и униженный до невозможности Мартиков на негнущихся ногах побрел домой — ехать он сейчас не мог. Долг и Срок — эти два сиамских близнеца прочно сидели у Павла Константиновича на шее, не давая забыть о своем присутствии ни на секунду.
Первые десять шагов он сделал в детской растерянности, но уже отойдя на километр от родного заведения, стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его сжимались, губы шептали что-то ему одному слышимое, а глаза были бессмысленны и пусты.
Трещина в сознания проявилась с новой силой, став внезапно размером с большой каньон. Мартиков шлепал по лужам, насквозь промочив свои дорогие ботинки, но совершенно не замечал этого.
Как бы то ни было, когда Павел Константинович Мартиков достиг темноватой арки, безбрежную водную гладь в его жизни сменил черный и неистовый шторм.
И теперь он стоял — импозантного вида немолодой мужчина в долгополом дорогом плаще, повсюду изляпанном грязью, — и с пустым застывшим лицом смотрел на две тени, загородившие ему путь.
— Дед, стой, — повторил один из налетчиков, и они приблизились, заслоняя собой свет.
«Почему дед? — подумалось Мартикову, — Мне же всего пятьдесят два года!»
Вслух он сказал:
— Вам чего? — сухо, академично, и ни следа тех страстей, что бушуют в душе.
Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и оказались на свету — двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. Один был высоким с короткой стрижкой, и, вероятно, в свое время массивным, но сейчас мощно исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй — вообще заморыш, сгорбленный со слипшейся копной волос неопределенного цвета. Волосы падали ему на лицо, узкое, нездорового цвета и необлагороженное интеллектом, вероятно, даже в свои лучшие дни.
— Плащик сымай, — прошипел заморенный и ткнул пальцем для наглядности в названную одежку.
Шпана. Гопники. Судя по всему еще и наркоты. Хотят денег, хотят дорогой плащ Павла Константиновича, как будто мало сегодня напастей свалилось на голову бывшего старшего экономиста. Вот теперь еще и ограбят возле собственного дома, и… опа… бывший здоровяк достает ножик, может еще и прирежут тут же.
Нож был выкидной, длинный, из хорошей голубоватой стали.
— Ну ты че?! — спросил заморенный, — плащик давай! Баксы есть?
А Мартиков стоял перед ними и чувствовал, как злость перехлестывает через край, затмевая все остальное. Сами собой вдруг сжались кулаки, так что ногти впились в ладони, оставляя неровные полукруглые бороздки. Эти двое, этот человеческий мусор, они мешают ему, они смеют его задерживать! Нет, хватит.
Павел Константинович чувствовал, как нелепая, широкая и более похожая на оскал улыбка сама собой выползает на лицо. Трещина в сознании ширилась и наполнялась огнедышащей лавой.
— Не дури! — поспешно сказал при виде улыбки бывший здоровяк и шагнул вперед, неуверенно помахивая ножом, а потом встретился с Мартиковым глазами.
Глаза у грабителя были маленькими, воспаленными и все время слезились. Какие глаза были у самого Мартикова, он не мог сказать, но гоп вдруг остановился, отвесив массивную до сих пор челюсть.
— Колян… — сказал бывший здоровяк, — Колян он…
Павел Константинович больше не медлил. Не в силах соображать от затмевающей все и вся ярости, он подхватил с земли половинчатый осколок кирпича, и с боевым воплем метнул его в здоровяка. Очень точно, словно и не пропускал физкультуру в школе. Кирпич попал в руку здоровяку с леденящим хрустом и вышиб нож, налетчик заорал, и стал падать лицом вперед. Следующий из свободно валяющихся по округе снарядов воткнулся в ребра заморенному, заставив его сложиться пополам и с задавленным плачем улечься на асфальт.