АМЕБА
Спирогира – нитчатая водоросль.
Увеличение – х 250.
Живая слизь ползет через нити
Изумрудного леса спирогир.
Не видя, не слыша, химическим наитием
Выпускает отростки в свой микромир.
Малая капля зернистой слизи, но
Голод ее священно велик:
Прозрачная инфузория до смерти зализана,
И новую жертву лижет язык.
И так без отдыха, сна, и без смерти
Ешь, чтобы жить, и живешь, чтобы есть,
Умножая себя в дробильной жертве
И неся нам бессмертья благую весть.
В мир беззащитный ползешь, многоногая,
В мире растений первое «я».
И вижу в тебе я далекое, многое –
Человека и грозный закон бытия.
Мэри Юргенсон-Девернья
КРАСНЫЙ ТЮЛЬПАН
(Перевод с эстонского Б. Нарциссова)
Высокий, прямой,
Красный, как пламя зари,
С шелковым блеском своих лепестков,
К солнцу он был обращен –
Так, как сердце мое к любви.
День так хорош был,
Всё пело, блистало вокруг.
Но вечер пришел
Со слезами, с обманом, со тьмою,
И цветок в темноте закрылся,
Одинокий, холодный и гордый.
– Сомни, раздави его
В пальцах жестоких, –
Ты его не заставишь открыться.
Но утро придет,
Будет утро с новой любовью,
И тогда мой тюльпан откроется снова,
И будет цвести он, и яркий, и страстный,
Как пламя, как кровь, как заря.
И так до вечера – смерти –
Отдаст он всё, что имеет:
Красоту и пламя души
До конца, до последнего вздоха,
До увядших последних листьев.
Красный тюльпан,
Сердце мое!
Мария Девернья
ДЕВУШКА С ПТИЦАМИ
(Перевод с французского Б. Нарциссова)
Миндаль чуть раскосых глаз
И смоль пол платком волос,
И на платье – птиц летящих экстаз
На фоне цветных полос.
Бежит по песку, и следы ее тают
На прибрежье у водных сверканий.
И, от бега и ветра взлетая,
Обезумели птицы на ткани.
На скалу, запыхавшись, взбежала
И бросилась вниз в набегающий блеск,
И птицы на платье ее не сдержали:
Был крыльев последний отчаянный всплеск.
Так в пене исчезла. А птицы
На платье в зеленой волне
Пытались еще выплывать, шевелиться,
Как будто медузы на дне.
РАННЯЯ ПТИЦА
Это – летнею ночью бессонница,
Но всё околдовано сном.
Даже ветер не хочет, не тронется,
И небо – прозрачным стеклом.
Оно голубеет, но темное,
С проколом острым звезды.
И которую ночь, уж не помню я,
Изнывают томно сады.
А утро шагами котевьими
Подползает, чтоб быть наяву.
Но месяц, гнездясь за деревьями,
Серебром сочится в листву.
И туман начинает дымиться,
И, ветки крылом шевеля,
Прозвенела уж ранняя птица
Осколками хрусталя.
ЖИЗНЬ
В огороде моем было тесно, но весело:
Огуречная сила плетение свесила
И кормила шмелей пустоцветами,
А шмели изжужжались приветами.
Мотылек вытворял пред капустницей
Пируэты и всякие всякости,
Предвещая червячные пакости,
А она-то, в кокетстве искусница,
Мотыля приглашала на листья капустные –
Для потомства в июле единственно вкусные.
И морковки-свекровки со свеклами-Феклами
Упивались земными растворами теплыми,
А укроп распушил золотистые зонтики
И листочки свои, разрезные и тонкие,
Где лишь можно ему, меж ботвою просовывал.
И не ведали все, что им жизнь уготовала:
То ли в суп, то ли в борщ, а не то во щи.
И огромное доброе солнце-подсолнечник
Языками блестящего желтого пламени
Распускалось по краю тихонечко с полночи,
Благосклонно взирая на малые овощи
И шурша им шершаво-широкими дланями.
ДАЧНЫЕ ПАРОВОЗЫ
(Это стихотворение Посвящается Анне Сергеевне Бушман)
(Es war einmal [5])
ПОЕЗД РЕЛЬСИТ, СКРЕЖЕЩА:
ЖЕ, ЧЕ, ША, ЩА!
Вот и шипом, и паром, и горьким дымком,
И гудком начинается этот рассказец:
Там, у станции дачной сухим вечерком
В темноте подползал паровоз-двоеглазец.
Вылезали усталые, теплые дачники,
Наслаждались прохладой, спешили домой,
Паровозам подобно, курилы-табачники
Папиросой пыхтели в прохладе ночной.
А вот в полдень к скрещенью являлся курьерский,
Громыхал и визжал на тугих тормозах,
И гудок у него был и зычный, и зверский,
А потом он скорбел, что «зачах, чах-чах-чах!»,
Из буфета несло аппетитным и жареным,
Пассажирки же пахли дыханием роз.
И от долгого бега горячий, распаренный,
У перрона страдал от жары паровоз.
вернуться
5
Однажды… (нем.).