Арсению Ивановскому
Все возвращается на круги своя
Екклесиаст I, 6
Я знал: скорее из этого дома!
И я помню: схожу по ступенькам крыльца.
Почему-то мой двор мне стал незнакомым,
И в доме своем я вроде жильца
И надо уйти. Еще очень рано:
Сероватая мгла и рассвет в сентябре.
И как будто иду, и мне вовсе не странно,
Что длинный гроб стоит во дворе.
Трем женщинам в черном даю дорогу:
Они направляются прямо в дом,
В старомодных накидках, и шляпы их рогом
Торчат и притянуты туго платком.
Но я знаю одно– уйти мне надо,
И здесь я уже не жилец.
И, – конечно, – мой дом кирпичный и с садом,
А этот – дешевый и старый вконец,
И номер не тот, и улица тоже
Чужая совсем: названье не то.
Мне тут нечего делать. Прохожий,
Не заметив, задел меня краем пальто.
У вокзала мальчишка досасывал персик,
И листву метельщик высокий сметал.
«Что за город? Всё тот же: Трентон, Нью-Джерси…»
И голос его скрипел, как металл.
У него глаза как дыры смотрели,
Но я всё же спросил про число и про час.
«А всё то же, как было: восьмое апреля…»
– «Но сейчас ведь сентябрь!» – «То для них, не для вас…»
Я бежал – или плыл? – и догадка брезжить
Понемногу стала во мне.
Я бежал и старался ступать, как прежде,
Но не слышал шагов, как во сне.
ПАМЯТЬ
Третья книга стихов
(Вашингтон, 1965)
…А памяти дана власть воскрешать из мертвых…
Лонгфелло, «Золотая легенда»
… Черный ворон Хугин, скорбной памяти детище,
У него на плече.
И. Бунин.
ТКАНЬ
Еще нельзя сказать:«свершилось»,
Но вот, свершается сейчас.
Как неожиданная милость,
Приговоренным каждый час.
Незримо маятник считает.
Но это – кровь стучит в висках…
Таят секунды страх и тают,
Но это – тает жизнь, и прах
Ложится серой пеленою.
Но это – сумерки. О, да!
Окончен день тобой и мною,
В клепсидре истекла вода
Холодный лик стоит в зените,
И жизни ткань сквозит, редка:
Все ощутимей рвутся нити,
И выпускает их рука
БЕЗВРЕМЕННЫЙ ЦВЕТ
По альпийским лугам в октябре расцветает
Розоватым тюльпаном безвременный цвет.
Снег пойдет, нападет, полежит и растает,
А цветку ничего. Он туманом одет.
До зимы остается цветок ядовитый.
Он белеет в увядшей траве до конца.
Так вот эти стихи: ты ведь слышишь, как слиты
В них прощанье и нежность с шагами Гонца.
ПАРСИФАЛЬ
Видишь – возник
Гибельный клен,
Раненый в бок
Солнечным копьем.
И. Елагин
…Золотой иконостас заката…
И. Бунин
Осень – бурная дева Кундри –
На голос воет в лесу,
Рвет в исступленьи рыжие кудри:
Ей ли слова понесу?..
Вот я пришел под хвойные своды.
Вижу осеннюю даль.
Инок и рыцарь, работник Господень,
Кроток и прост. – Парсифаль.
Низкое солнце сияньем прощальным
Таинство света льет,
Чашей златою, святым Граалем,
В чьих-то руках плывет.
Но пред пламенным иконостасом,
Видишь, – и он обречен.
Трепещущий Амфортасом,
Истекающий кровью клен.
ПАМЯТЬ
1
Во сне я вижу улицу пустую
В каком-то захолустном городке,
И странно мне, что вдруг я так тоскую:
В свой прежний дом попал накоротке
Домишки, огороды и заборы,
И ни души, и мертвый желтый свет.
Всё тот же сон, и всё стоит пред взором,
Как найденный на чердаке макет.
Я опускаюсь в глубь тогда, как рыба.
Я забываю там, что я – привычный я.
И вот, сквозит полупрозрачно глыба
Незнающе-дневного бытия:
2
Домишки, огороды и заборы.
Сипит звонок в убогой мелочной.
Мальчишки возятся в канавах с сором.
Так днем. Но жуток час ночной:
Фонарный свет здесь темен и тревожен,
И сторожит свою добычу тьма.
Здесь редкой тенью промелькнет прохожий,
И слепы мертвые дома.