Укладочка моя спрятанная,

Украшенная,

Хорошенькая, приглядная –

Не страшная.

По полю по алому – цветики

Лазоревые,

Со травы стебельчаты, с ветви –

Без корени.

Ох, ношенная

На плечиках –

Полным она полна, полнешенька,

В обручиках тугих, в колечках.

Уложена, улаженная –

И не то лкнется.

А щелкнет ключ, а звякнет в скважине –

Ото мкнется.

Внутри – горицветы, в лад они

Сверкнут искрами,

Зерном пересыпятся окатным

И бисером.

Мои города разваленные

Парчами лягут золотными,

Пустые дали –

Полотнами.

Мои петли не зря висели –

Те самые

Богатые бусы-ожерелья,

Пояса мои.

Не хлеб, не вино по осени

Питье-съеденье,

А красное, скользкое, тесано

Камение.

Кому-то мое приглянется

Приданое?

Кому достанется, во всем глянце,

Оно заново?

Тащить на себе укладочку,

В пыли, в замети,

Забавную загадав загадку –

Для памяти:

Где шьют по земле по нетовой

Пустоцветики?

Отгадка: как ни переметывай,

А – у Смерти.

Загадываю

Наудачу:

Где плачут, когда я радуюсь,

И радуются, когда плачу я?

Отгадка: как ни заглядывай,

А – у Бога.

Ой, дьявола со дна укладки

Не трогай.

Без поры, не ко времени,

вдоль и поперек неключимых дорог,

не знаючи путаюсь, пытаючи

своего роду-племени.

Много хожено – брошено, отдано, выдано,

моего роду-племени не слыхано, не видано.

Или до веку его не найти,

без огня по свету мыкаясь,

без воды да без пути?

Я стучалась к славному, богатому:

уж не ты ли мой брат крестовый иль родной?

мы ребятами

не с тобой ли прятывались по-за хатами?

рядились цветами на Троицу,

снежками околицу на святках забрасывали,

делились яблоками Спасовыми?

Говорит богатый: войди, сестрица,

будем вместе пить-есть, веселиться.

Сладко ест богатый, мягко спит –

не лежит к нему душа моя, не лежит.

Я наведывалась к бедному-нищему:

не с тобой ли, муж, мы одну и ту ж

искали сон-траву небоязненно,

ворожили, бла знимы,

у болот, за кладби щами?

не с тобой ли мы перелет птичий

встречали кличем в тумане,

на змеиной поляне?

венец принимали от синекосмой тучи,

у плакучей ивы по-над омутом?

да не наши ли кольца тонут там,

в заводи, где было нам плавати?

Говорит убогий: войди, подруга,

будем вместе жить-тужить,

беречься призору, порчи, сглазу да недуга.

Шатается бедный, с лица меняется, дрожит –

не лежит к нему душа моя, не лежит.

Побывала я у книжника-толковника

под самый конец: уж не ты ль мне батюшка-отец?

не твое ли я рождение?

не твоей ли волею во крещении

язвенно верой названа –

церковника обличение да искушение?

Милостив ответ и скор:

ты иди, претерпев до конца,

заблудшая овца, во двор Пастыря-Отца,

на пажити злачные, реки млечные,

там пребыть во веки вечные. –

Поглядела я – ан и впрямь они там

все-то праведные, все смиренные,

где уж мне со святые, со блаженные!

И свет не свет во света темени

нет моего здесь роду-племени.

Что над зорькою, по-над вечернею,

пробираясь по тернию, в пуще,

повстречала я, горькая —

кому моего горше, пуще,

повстречала удавленника,

адова ставленника.

Идет, чащей пробирается, озирается,

за кустами хоронится,

голова, с веревкою на шее, к земле клонится.

Говорит – хрипит, как дерево скрипит

сухое, внутри пустое:

«Ты – Его родил, возлюбил,

меня – выплюнул.

Он из лона Твоего исходил,

я из ямы на Него выглянул,

и Брата Пречистого, в любви истовой,

целованием ко кресту пригвоздил –

потому что Отца-то

я больше, чем Брата, любил».

И узнала я, глянув заново,

себе ровного, брата кровного –

встрепенулась,

к нему сердцем повернулась,

руками обвила, слезами облила,

перекрестила и проводила:

отчаянная, бродить по-над зорькою в пуще леса,

ждать без покаяния Христос-Воскреса,

твоего оправдания череда –

в день праведного Страшного Суда.

Черною полночью, земными впадинами,

буераками да овражками,

поступь каменная роет ямины,

тяжкими слова падают градинами:

«Так любил Его, что стерпеть не мог,

что брата моего больше любит Бог,

и убил брата чистого – в любви неистовой –

потому что я-то

Отца больше, чем брата, любил».

И метнулась я, и вскинулась –

это с мужем я было разминулась,

на грудь припала, накрест поцеловала,

и печать проклятого чела – меня сквозь прожгла.

На прощаньи, на расставаньи

умаливала, уговаривала:

жди, душа страшная, отчаянная,

нераскаянная, душа Каинова –

пока могила вернет, кого схоронила,

жди спасения – светопреставления,

последнего дня,

с ним – меня.

На заре на утренней то не облак, тая,

белизной слюдяной отметится,

не звезда засветится –

по полю чистому, росянистому,

во своем любезном отечестве

идет Сын Человеческий,

ко заутреням поспешая, к ранним звонам,

стопой благосклонной

травки малыя не приминая.

А что ни слово из уст канет –

то цветик завянет.

«Кто любит брата своего больше Меня –

тот недостоин Меня.

Заповедь новую вам даю:

кто душу погубит свою –

обретет ее, согрешив ли – Меня помянет –

ныне же станет

со Мной в раю».

Легче душе из тела изойти,

чем из сердца гордого молитвенному слову:

ты ли – тот, кто должен прийти,

или ждать нам другого?

И в ответ – кто кому? то ли он – мне, то ли я – ему,

Только свет во свет и тьма во тьму:

«Еще ли не в житнице пшеница,

не в огне плевел?

Я жну, где не сеял,

собираю, где не рассыпал,

зерно чужое сторицей.

Мертвые пусть хоронят мертвых,

вами же примется

царство внутри вас и вне,

неимущему дастся, у имущего отнимется,

ибо милости хочу, а не жертвы,

и блажен, кто соблазнится о Мне».

Ужаснулась я, изумилась – да поклонилась

обретенному отцу – и всему концу

непереносного бремени,

своему роду-племени.

Допыталась его, чаянного,

оказалася – посреди своего двора,

супротив креста,

что Иудина сестра, жена Каинова,

да неужто же, не дай Господи, спаси Господи,

дочь Антихриста?

Ах, и раскину же я,

о т моря до моря, с поля на поле,

тело свое крепкое, живучее – хлебной нивою.

Ах, и лягут же мои косы распущены,

леса дремучие – дубом, ивою.

Ах, и хлынет же кровь моя

волна ми полными, река ми нескорыми,

ключами-студенцами, озерами.

И уберусь же я красного золота грудами,

непочатыми богатыми рудами.

И покрасуюсь же я всеми утехами-забавами,

птицами, цветами, травами.

Мне ли плакати, разубранной – на поди,

миру всему на удивление,

Господину моему на утешение!

А, да и кину же я всё, что мне любо-дорого,

под ноги встречному недругу-ворогу:

реки повысушу, хлеба повызноблю,

леса повырублю, поля-горы повыброшу –

нате, берите, что хотите, кому что ладится,

а мне бедной ничего не надобно.

Донага раздета, ограблена дочиста,

поругана, осмеяна, со свету сжита,

по ветру развеяна – пойду я убогая

нехоженым путем-дорогою

по миру побираться Христовым именем,

спасаться крестным знаменьем.

Тюрьмы, остроги — мои палаты,

цепи, вериги – мои наряды,

брань, покоры – мои царские пиры,

чужие дворы, заборы – могилы

моей красы да силы.

Эка что! зато спасу, целым унесу

сердце свое, душное, порченое,

непоклончивое, незабывчивое,

от Антихристова роду-племени –

ко Христову святому имени.

И по смертном по часе,

измаявшись в бесовом согласии,

обрадуюсь о моем Спасе я.