Что дождик слезы капали,

Что росы на лугах;

Догнать ли ветра на поле,

А птицу в облаках?

Пошла путем-дороженькой

Соколика искать,

Изнеженною ноженькой

По тернию ступать.

Мне беличьи, мне заячьи

Тропинки по пути.

Всем кланялась, пытаючи:

Где Ясного найти?

Не знали – ни соломина,

Ни папороть, ни ель.

Но сердце привело меня

За тридевять земель.

Мой Сокол в крепком тереме

У лютой у Тоски,

За десятью за две рями

Со двадесять замки.

«Докучница, разлучница,

Ты двери отопри,

Дай видеть ясный луч лица

И – всё мое бери».

Пустила злая, жадная

Три ночи ночевать,

Три ночи непроглядные

Фениста миловать.

Купила те три ноченьки

я дорогой ценой:

Прокинулась, точь-в-точеньки,

Я ведьмой, ведьма – мной.

Свою из-под убруса я

Ей косу отдала,

И стала ведьма – русая,

А я – как лунь бела.

Сменили исподтишенька

Румянец тек и уст,

Она горит, как вишенька,

А я – корявый куст.

Сняла из-под мониста я

Свой голос молодой,

Та – птица голосистая,

А я – шиплю змеей.

Не знала ведь доселе я,

Меняяся легко,

Что быть тоске веселием,

Веселию – тоской.

У милого, крылатого

Две ночи проводить,

Хмельного иль заклятого

Ничем не разбудить.

Напрасно разбирала я

По перышку крыло,

Напрасно целовала я

И в очи, и в чело.

Ах, дубу ли, высоку ли,

До травки у косы?

Фенисту ль ясну соколу

До брошенной красы?

На третью ночь – единою

Слезою изошла,

И сердце соколиное

Насквозь она прожгла.

Взглянул – я тоже глянула.

Не охну, не вздохну.

А сердце разом кануло,

Да камешком ко дну.

Ступила безнадежно я,

Как в омут по края:

Я – верная, я – прежняя,

Я – милая твоя.

И слышу, точно с башни, я

Сквозь полымя и дрожь:

– Ты старая, ты страшная,

Я молод и пригож. –

Пошла обратно маяться

Одна, одним-одной,

А Сокол утешается

Да с молодой женой.

На Москва-реке, по-за Москва-рекой,

Что ни день под землю опускается,

Что ни ночь на небо подымается –

Нет покоя изотчаянной душе мирской,

Угомона неприкаянной тоске людской,

Не умается она, не унимается.

По снегу по крепкому шаги хрустят,

Ног бессонных беспокойных топоты.

Чьи же то украдчивые шепоты?

Чьи же то платки тугие на плечах шуршат?

Кто такие, кто такие по ночам вершат,

Крадучись, догадчивые хлопоты?

Перекрестки-переулки спят – не спят,

И во все незрячие оконницы

Недреманные глядят околицы,

Как сугробы мнут нажимами тяжелых пят, –

Пробираясь – чет и нечет, сам-четверт, сам-пят –

Богомольцы всё да богомолицы.

И у всех, у всех в ушах и на устах:

Двинулась Царица приснославная,

Новоявленная, стародавняя.

И несут от церкви до церкви впотай, впотьмах,

На рабочих, на усталых на своих руках

Образ Божьей Матери Державныя.

Ладаном возносятся от многих уст

Воздыхания и сокрушения,

Упования и умоления.

Очи теплятся свечами во сорокоуст.

Пенье – стоны заглушенные и тонкий хруст

Рук, поднятых в чаяньи спасения.

Плачут горькие: – Как были три петли,

Так они по горлышку приходятся.

Кто и выживет – навек уродица.

Ты не нам, крапивам сорным, благодать пошли,

Ты за малые за травки Бога умоли,

Оглянись на деток, Богородица.

Шепчут нежные: – На что цвести цветам,

Если высохнуть никем не взятыми,

Без вины кручинно виноватыми?

Ты нечаянною радостью явися нам

И зарей незаходимой улыбнися нам –

О Твоем же Имени и святы мы.

Молвят злые: – Заплутали без пути,

Впали во прелестное мечтание.

От бесовского избавь стреляния,

Тихое Пристанище, от бури ущити,

Вызволи, Споручница, из адовой сети,

Смерти нам не дай без покаяния.

Так и носят о полуночной поре,

Провожая низкими поклонами,

Вздохами, слезами затаенными.

Не оставят ранее, чем утро на дворе,

И поставят Матушку в Страстном монастыре,

С древле-соименными иконами.

О ночную пору на Москва-реке

Поднялася, веется Метелица,

Вьюжится, и кружится, и мелется,

Неодета, необута, пляшет налегке.

Как хмельная, в снеговом да вихревом танке,

Прядает, и падает, и стелется.

Вьется, завивается лихой танок.

А и свисты-посвисты глумливые,

А и крики-окрики шальливые.

У пяти углов да посреди пяти дорог

Разметались нежити и вдоль и поперек,

Нежити, во скрежете визгливые.

Средь пяти дорог да у пяти углов

Святки повстречались с грехитяшками,

Разбежались юркими ватажками –

В щели пробираться незакрещеных домов,

Баламутить, дразниться на тысячу ладов

Хитрыми лукавыми замашками.

Святки беленькими скатками катят,

Грехитяшки – серыми кружочками,

Пылевыми мягкими комочками,

И трепещутся-мерещатся кому хотят,

В подворотнях ежатся, как шерстка у котят,

Множатся за мерзлыми за кочками.

Перестрев Метелице пути-концы,

К ней кубариками взмыли-вздыбили:

– Мы на убыли, подай нам прибыли, –

Запищали несыта, что галочьи птенцы.

А Метелица: – Аминь, аминь, мои гонцы,

На две пропасти, на три погибели. –

На своем пиру да не в своем уме

Немочи и нежити тлетворные,

Поперечные и перекорные,

Закрутились-замутились в снеговой суме.

Стали святки – пустосвятки во кромешной тьме,

Грехитяшки – Грехи Тяжки черные.

Нечисти со всех сторон до всех хором

По миру тенетами раскинулись,

На поле болотом опрокинулись.

Там, где был престол – на Руси – ныне стал сором,

Что ни град – пожар – на Руси, что ни дом – погром.

Пустосвятки, Грехи Тяжки двинулись.