II
Это было за колонной,
Только я здесь находился.
Я галантно пред Мадонной
За убийство извинился.
В плащ закутавшись по очи,
Шляпу сдвинувши на брови,
В закоулках я средь ночи
Быстро скрылся прочь от крови.
Выпив дома три бокала,
Спал я сном Святого Духа.
Я не знал, что всё видала
В храме нищая старуха.
Мой слуга отчайным стоном
Разбудил меня, проклятый!
«О, синьоро! Под балконом
Королевские солдаты!»
Я взглянул в окно… Отместка!
Под окном солдаты… масса…
«Эй, – кричу слуге, – Франческо!
У меня есть где-то ряса…
Мигом вымочи и мигом
С чердака неси солому».
Мой слуга привык к интригам
И пошел искать по дому.
Чрез минуту мокрой рясой
Был Франческо я обязан
И соломой, как кирасой,
Точно чучело, обвязан.
За дверьми я слышу шпоры,
Говор, шарканье ботфорта…
А, жандармы! мушкатеры!
Ну, увидят черти черта…
У ОЗЕРА
Заслушавшись Бога, застыла
Трущоба в смиреньи и мощи.
Болот необъятная сила
Хранит изначальные рощи.
Здесь тихо, здесь свято, здесь дико,
Здесь втоптана лосем дорожка…
В болотах желтеет морошка,
А склоны багрит земляника.
Шепча, заговорщики-ели
Сплотились сплошною стеною
Вкруг озера, темной купели
С студеной, прозрачной водою.
Украсили мхи его пышно,
И лес хоронит его зорко,
И точно колдунья озерко –
Коварно, глубоко, неслышно…
Лишь солнце, покорное смене,
Звучащей в покое природы,
Печальные, строгие пени,
Как думы, положит на воды, –
На это озерко из чащи,
С главою, опущенной долу,
Выходит послушник молчащий
И молится Лавру и Фролу.
«Как вещий сон года, но всё трудней дорога…»
Как вещий сон года, но всё трудней дорога
На всё дерзающих, безмолвных размышлений.
Я создан для того, чтоб познавать жизнь Бога
В потоке суеты и в мраке утомлений.
Мой хладнокровный взор читает в пестрой смене
Бесстрастный приговор, висящий над землею,
И складываю я безумства впечатлений
В путь предначертанный, свершаемый и мною.
А сердце лишь на миг, о, лишь на миг, согрето
Улыбкой, музыкой, влюбленностью, природой…
Зачем-то уронил на землю Бог поэта
И наделил его печалью и свободой.
«Тишина лесная, успокой меня…»
Тишина лесная, успокой меня.
Дай мне, дай заслушаться молодого дня.
Тишина, дала же ты чуткость всем вокруг –
Диким козам – трепетность, ласковость, испуг,
Белкам страсть веселую к шуткам и проказам,
Мудрость наших бабушек совам большеглазым,
Зайцам игры странные в пятнах полнолунья,
Змеям же – внимательность… Дай и мне, колдунья!
Дай мне безрассудочность, нежность и улыбку,
Дай мне струны на душу, душу – точно скрипку
И на ней далекие шорохи сыграй…
Тишина лесная, дай мне душу, дай!
«Есть жизнь глубокого, последнего покоя…»
Есть жизнь глубокого, последнего покоя
У заключенных в камеру навек.
Поток ненужных грез, без ясности, без зноя,
Рождает ко всему холодный человек.
Он уж привык к тюрьме, тюрьма к нему привыкла,
Гнет вечно-серых стен съел краски, слезы дум,
Один и тот же ритм заученного цикла
Выстукивает дни, как шум машины, шум…
Он знает щели стен, иероглифы, метки,
И, странно дружествен, он гладит свой гранит;
Шагая целый день наискосок по клетке,
Бормочет что-то он… А ночью крепко спит.
Как то, что не было, «жизнь там», «тогда» мелькает;
Застыли в тьме года, как мертвые глаза…
Он по привычке лишь нередко размышляет,
Как можно убежать, хоть убежать нельзя.
И так и я живу. Свободный от сомнений,
Отчаянья, надежд, я по свету брожу,
Но люди, звезды, мир, всё – стены или тени,
А я по камере наискосок хожу…
«Я часто брожу в одном брошенном парке…»
Я часто брожу в одном брошенном парке,
Влюбленный, молчащий, усталый…
Там дом есть и в доме есть своды, и арки,
И страшные, длинные залы.
И окна, высокие окна, при свете
Луны, этой лилии Бога,
Торжественным рядом блестят на паркете
Недвижно, и четко, и строго.
Зачем я брожу в этом доме забытом,
Хоть всё в этом доме пугает?
Прелестная белая дама по плитам
Там в полночь чуть слышно блуждает.
По платью протянуты ленты, разводы,
И кружево, складки валлонов,
По моде, что вышла давно уж из моды,
Не меньше, чем двести сезонов!
Шаги ее медленны и неуклонны,
И нет их нежней и жесточе,
И тихи, огромны, безумны, бездонны
Ее молчаливые очи!
Ах, взор ее падает тише и строже,
Чем месяц в оконные рамы!
Но мне всё равно – я умру всё равно же
От взгляда какой-нибудь дамы!