EMI выделила нам пять тысяч долларов на запись демо. Это казалось мне довольно большой суммой. Демозапись просто не могла стоить так дорого. Когда я встретился с Хиллелом и Китом, то выяснилось, что они собирались потратить две тысячи на наркотики якобы для улучшения процесса записи. Не думаю, что Фли был за, а Клиффу было всё равно; его просто охватил водоворот происходящего с нами безумия.

Я опоздал на запись, а когда пришёл в студию, то в первую очередь поинтересовался, на самом ли деле они потратили часть бюджета на наркотики. Но, переступив порог студии, я увидел в комнате гору кокаина и маленький пригорок героина рядом. Хиллел был под сильнейшим кайфом. Они сказали мне, что купили наркотиков на первые полторы тысячи долларов, и я начал копаться в них, хватать, высыпать и принимать. В итоге, я был под таким кайфом, что был абсолютно не форме для того, чтобы стать частью творческого процесса.

Бедный Клифф сидел в углу и разбирался с новым на тот момент устройством, драм машиной. Он бил по пэдам и вызывал запрограммированные барабанные звуки. Можно было записать свои звуки и играть с абсолютно любым, каким захочешь. Любимым звуком Клиффа был крик ребёнка. Несмотря на то, что это было низкотехнологичное устройство, Клифф играл с ним так же одержимо, как мы увлекались наркотиками. При этом он как странно и нервно смеялся. Он посмотрел на меня и сказал:

— Я мог бы десять лет без перерыва играть с этой штукой. В ней будто целая группа.

Я помню, что подумал: «Вот что он хочет делать. Его достал весь этот цирк вокруг, он смотрел на эту машину и видел в ней своё будущее».

Было очевидно, что сердце Клиффа уже не принадлежало группе. Он не уходил, но мы чувствовали, что он не хотел продолжать, поэтому Фли пришёл к нему домой и сообщил неприятные новости. Клифф воспринял это достаточно тяжело и переживал ещё пару лет. Но затем Джек Айронс, наш первый барабанщик, решил вернуться в группу. Это шокировало меня не меньше, чем в своё время возвращение Хиллела. По-видимому, что-то произошло с What Is This, и это пошатнуло уверенность Джека. Он не был человеком, который бросал что-либо ради карьерного роста. Как бы то ни было, он скучал по нам, любил нас и хотел играть с нами музыку. Итак, он вернулся, и мы снова начали писать музыку оригинальной четвёркой.

Вскоре кое-кто ещё вернулся в мою жизнь. Прошло около месяца с того момента, как мы с Дженнифер расстались. Я всё ещё употреблял много героина и кокаина, и ничему не учился. Я не ставил никаких целей в жизни, не боролся с недостатками своего характера. Я был просто долбаным наркоманом.

Однажды ночью, часа в три, кто-то постучал в дверь моей квартиры на улице Кармен. Это была Дженнифер. Она работала гоу-гоу танцовщицей в клубе, и, очевидно, как раз возвращалась с работы, потому что была одета в тысячу разных цветов, перья, сапоги и цепи. На ней был сумасшедший макияж, создание которого, должно быть, заняло несколько часов.

— Пожалуйста, просто впусти меня. Я скучаю по тебе. Очень скучаю, — умоляла она.

— Даже не думай об этом, — ответил я, — просто уходи. Не создавай мне проблем, не начинай кричать. Я не хочу, чтобы сюда приехали копы.

Я закрыл дверь и пошёл дальше спать. Когда я проснулся, то увидел Дженнифер, свернувшуюся клубком на коврике у моей входной двери, она спала. Это продолжалось ещё несколько недель. Каждую ночь она приходила, стучала в дверь или сворачивалась и спала на моём пороге. Я даже начал выходить из квартиры через кухонное окно и карабкаться вниз по огромному лимонному дереву, которое росло прямо под ним. Это дерево также пригождалось мне, когда я принимал персидский героин, основанный на масле, потому что готовить его нужно было в лимонном соке.

Но однажды ночью я уступил. Не помню, сдался я перед её любовью, или мне было очень плохо, и я нуждался в двадцати баксах. А возможно, она пришла ко мне уже с наркотиками. Какими бы грустными, болезненными и странными не были обстоятельства, я всё же впустил её. Наша связь возобновилась с того же с такой же, как прежде силой. Мы летали под кайфом как два воздушных змея, вернулись к нашим странным, неправильным, но страстным отношениям. Таким страстным, что они позже были запечатлены на видео, ставшем культовой классикой в андеграундном сообществе Лос-Анджелес

Это произошло однажды вечером в клубе «Рокси». Какие-то люди организовали шоу в поддержку общества «Морской Пастух», альтернативной версии «Гринпис», Chili Peppers пригласили выступить. Фишкой вечера было то, что каждая группа должна была сыграть кавер какой-нибудь песни Джимми Хендрикса. Был отличный состав выступающих групп: Майк Уотт, наш друг Три и Fishbone, поэтому мы дико хотели сыграть там.

Когда я пришёл на концерт, Fishbone как раз должны были выйти на сцену. Ранее существовала возможность того, что Дженнифер будет петь бэк-вокал у Fishbone, но я пресёк это на корню:

— Ты не выйдешь на сцену с этим парнем.

Fishbone вышли на сцену, а я отправился на балкон. Когда я посмотрел вниз, то увидел Дженнифер на сцене. Мне это очень не понравилось. Теперь я должен был заставить её заплатить за неуважение, с которым она отнеслась ко мне перед всеми моими друзьями. В то же время я сдерживал себя, потому что в этой ситуации многое значило то, чтобы я хорошо спел песню Foxy Lady. Прямо перед нашим выходом на сцену, одна молодая хипповая девушка прошла за сцену. Она была очень симпатичной шатенкой с огромной обтянутой топиком грудью, которую невозможно было не заметить.

У меня в голове тут же возникла идея. Я подошёл к ней и прошептал на ухо:

— Мы играем сегодня Foxy Lady, и когда в конце песни будем беситься на сцене, я хотел бы, чтобы ты вышла и обнажённая станцевала со мной.

Двое могут играть в одинаковые игры. Хипповая богиня согласилась. Мы вышли и отмочили Foxy Lady. Было ощущение, что наша группа могла взлететь в воздух. Барабаны гремели. Фли отрывался на полную. Хиллел безумно кружился. Я же отдавался на полную.

Я практически забыл о том, что на сцене должна была появиться неожиданная гостья. Мы подошли к концу песни, и эта подтянутая молодая хиппи вышла на сцену. Она не разделась полностью, но сняла верх, и её огромная грудь, казалось, скакала по всей сцене. Она подошла ко мне и стала танцевать со мной свой хипповый танец. Норвуд, басист Fishbone, вышел, чтобы присоединился к нам, и мы зажали между собой эту полуголую девушку.

Внезапно кто-то вскочил на сцену, как взрыв пушки. Это была Дженнифер. Она схватила Норвуда, который был большим парнем, и отбросила его в сторону как тряпичную куклу. Затем она схватила девушку и буквально сбросила её со сцены. Тем временем группа продолжала играть. Я понял, что вскоре мне придётся ощутить серьёзную боль. К тому времени я уже валялся на полу и пел концовку. А Дженнифер лезла на меня с кулаками и жёсткими пинками, хватала меня и целилась ботинками в мою промежность. Я всё время пытался блокировать пинки, не пропуская при этом ни ноты песни. Она била меня до тех пор, пока я не закончил песню и не сбежал в тёмную ночь.

Зажатая в тиски моей ненормальной девушкой, моим ненормальным платоническим другом и моей собственной ненормальной личностью, моя жизнь скатывалась вниз по спирали. Мы наконец определились с продюсером нашего третьего альбома, это был Майкл Бейнхорн. Он был очень умным нью-йоркским парнем, который увлекался той же музыкой, что и мы, и ранее спродюсировал хит Херби Хэнкока Rockit. Но я застрял в своём Дне Сурка, просыпаясь каждое утро, чтобы снова встретиться с серой реальностью, в которой мне необходимо было принять наркотики, чтобы чувствовать себя хорошо. Я снова отправился в героиновый загул вместе с Ким, перестав быть продуктивным. Я увядал ментально, духовно, физически, творчески, увядало всё. Иногда героин приносил милые, мечтательные, беззаботные, почти романтические ощущения, эйфорию. На самом же деле я умирал, но не мог видеть этого из глубоких дебрей, в которые погрузился.

В наши первые репетиции в то время, я вообще не приносил никакой пользы. У меня не было привычного драйва или желания рождать какие-нибудь идеи и стихи. Всё это по-прежнему было во мне, но всё было смешанным и оцепенелым. Мы написали немного музыки для третьего альбома, четыре или пять песен, но нам было нужно больше. Вся группа страдала из-за того, что мы с Хиллелом сидели на наркотиках, но всё бремя ответственности перекладывалось в основном на меня, потому что на репетициях я буквально спал.