Тем временем мои отношения с Хайей прогрессировали, но не так гладко, как моя связь с Майком и Хиллелом. У нас была одна главная проблема — я не был еврейским парнем, которого предполагали для Хайи её родители. Я никогда не забуду то, как она разъяснила мне ситуацию: «Всё так, как оно есть. Я люблю тебя. Ты мой человек. Но мои родители никогда об этом не узнают, потому что они не хотят, чтобы я встречалась с кем-либо, кто не еврей. Поэтому они полагают, что ты и я — лучшие друзья, мы делаем вместе школьные задания, и на этом всё. Не будь таким нежным со мной, когда приходишь ко мне. Веди себя просто как мой друг».

Это было тяжело. Её отец едва ли говорил мне хоть слово. Её мама была более открыта, но они оба чувствовали что-то некомфортное в их жизнях, и этим чем-то был я. Я всегда мог видеть, как их переживания выражались в её душе. Несмотря на то, что она пыталась оторваться от ограниченного мира своих родителей, они всё ещё сильно удерживали её той связью, с которой она боролась, но, когда ситуация накалялась, она никогда не разрывала эту связь. Она ведь была их дочерью.

Я знал, что она любила меня, но боялась зайти слишком далеко с этой любовью. В одиннадцатом классе, я с ума сходил от желания заняться с ней любовью. У меня были различные сексуальные опыты, но ни один из них не был основан на настоящей любви. Я знал, как клёво было трахаться, но тогда был шанс сделать это всё по-настоящему. Я пытался уговорить её спать со мной, но она не соглашалась: «Нет. Дай мне время. Есть проблема предохранения». Она продолжала откладывать это, и всё переросло в постоянное: «Ты ещё не готова?». Тем временем она удовлетворяла меня рукой, и в этом она была великолепна, но я хотел держать эту девушку в руках и быть внутри неё.

Это сводило меня с ума. Она была моим миром. Я обожал её. Я бы сделал для неё всё. Но она не сдавалась. После семи месяцев отношений мы пошли на свидание, я надел свои лучшие вещи и уложил волосы так хорошо, как только мог. В итоге мы пошли ко мне в комнату без намерения чем-либо заниматься и стали целоваться. Мы разделись и находились в атмосфере любви, света и тепла, весь остальной мир исчез. Это было лучшее, о чём я мог мечтать, это было то, чего я искал, любовь, смешанная с экстазом секса.

С тех пор, когда мы с Хайей начали регулярные сексуальные отношения, я был счастливее, чем когда-либо. Я хотел заниматься с ней сексом весь день и всю ночь, каждый день и каждую ночь. Если я некоторое время её не видел, всё, о чём я мог думать, это о том, чтобы быть с ней. Когда я ездил в Мичиган, я не мог дождаться, чтобы снова увидеть её. Каждая песня, которую я слушал, была о ней. У нас были наши особенные песни: Heroes Дэвида Боуи и Here, There and Everywhere The Beatles.

Мой выпускной год в Фэйрфэкс изобиловал противоречиями. Я и мои друзья были настоящими изгоями, живущими по своим собственным моральным принципам, одним из которых был «Ты должен украсть свою еду». Майк и я разработали метод воровства еды, который оставался непобедимым около двух лет, до тех пор, пока в супермаркетах, наконец, его раскрыли. Я шёл туда и наполнял маленькую красную корзину лучшей провизией, которую они предлагали: свежее филе, лобстеры, коньяк, всё в этом духе. Затем я шёл со своей корзиной к стойке с журналами, который прилегал к выходу. Я выбирал журнал и ставил корзину на пол. Пока я просматривал журнал, я незаметно двигал корзину под хромированными воротами выхода. Затем Майк, который ждал снаружи, заглядывал внутрь, хватал корзину и выходил прямо в дверь. Вскоре у нас появилась восьмифутовая горка пустых красных корзин за моим домом, говорившая о том, что мы могли прокормить себя в своём стиле.

Мы также пользовались нашим давно проверенным и надёжным методом кражи выпивки «Бутылка в штанах». Однажды я даже повысил планку и украл пару лыж. Я пошёл в заднюю часть спортивного магазина и спросил:

— Какие здесь самые лучшие лыжи моего размера?

Продавец сказал:

— Ну, вот эти гоночные лыжи.

Я дождался, когда он уйдёт, взял лыжи и вышел прямо во входную дверь. Я решил, что, если смело пройду мимо кассира, они подумают: «Он взял то, за что уже заплатил, потому что он не останавливается».

В некотором отношении наши антисоциальные выпады поддерживались музыкой, которую мы слушали. Когда я начал учиться в Фэйрфэкс в 1977 году, панк-рок только начал проявлять себя в Лос-Анджелесе. Но это была крошечная субкультура. А Блэки, в свою очередь, был в центре новой музыкальной сцены. Он был одним из первых, кто регулярно посещал панк-рок клуб Маска, который находился на Голливудском бульваре. Когда панк-рок группы из Нью-Йорка приезжали в город, они играли в клубе «Whiskey», а мы с Блэки всё время крутились в мотеле Тропикана, захудалом старомодном классическом рае на бульваре Санта Моника. Там останавливались группы, и проходили вечеринки после концертов. В то время моим любимым альбомом была первая пластинка Blondie. Каждая из тех песен несмываемо отпечаталась на моей душе, и я был без памяти влюблён в Дэбору Гари.

Поэтому когда Blondie приехали к нам в город, мы направились на вечеринку в Тропикану. У них был люкс, и Дебби была в первой комнате. Мы начали разговаривать, и я был сражён, полностью растаял. В этом бредовом состоянии я думал: «Это единственный в жизни шанс. Ты, возможно, больше никогда не увидишь эту женщину. Давай, лучше делай что-нибудь». С полной серьёзностью я сказал:

— Я знаю, что мы совсем немного знакомы, но ты выйдешь за меня замуж?.

Она улыбнулась и сказала:

— Как мило, что ты спросил об этом. Я думаю, ты отличный парень. Но я не знаю, в курсе ли ты, что этот гитарист, с которым я играла сегодня вечером, и который сейчас в спальне…ну, это мой муж. Мы очень счастливы в браке, и в моей жизни на самом деле больше нет места для другого мужчины.

Я был сокрушён.

Мы с Майком начали постоянно тусоваться на панк сцене. Вскоре после того, как мы начали учиться в Фэйрфэкс, я привёл Майка в клуб Радуга однажды вечером. Перед тем, как прийти туда, мы выпили много крепкого пива Miche. Я был сдержанным в отношении алкоголя, но очевидно, что он был не таков. Мы сидели за столом Блэки, там были девочки, и играла музыка. Майк посмотрел на меня и сказал:

— Мне нехорошо.

Он ринулся к выходу, но не прошёл он и двух футов, как его начало тошнить по всему клубу. Они не хотели этого от двух несовершеннолетних ребят в их заведении. Его тошнило всю дорогу до парковки, куда они его выкинули. Затем они пришли за мной и сказали:

— Проваливай вместе с ним. Ты больше сюда не придёшь.

Я продолжал совершать попытки приходить туда весь год, но они действительно отказывались меня впускать. Пришло время найти действительно своё место.

Мой первый панк концерт состоялся днем в Палладиуме. Devo играли вместе с The Germs. Я стоял позади, просто очарованный. Эта музыка была охренительно крутой, эти люди выглядели невероятно, почти слишком круто для меня. Я никак не мог быть принят этой толпой, потому что они опережали меня на множество световых лет в том, что касалось стиля. Я помню, как подошёл к сцене, где люди входили и выходили из за кулис. Там была эта девушка с безумной панк-рок причёской. Она брала гигантские английские булавки и прокалывала ими щеку, одной за другой. Это было чем-то новым для меня.

Мы с Майком начали свой путь к этой новой сцене, где, в отличие от Радуги, меня не вышибали вон. В то время в Лос-Анджелес был всплеск удивительных групп: X, The Circle Jerks, Black Flag, China White, и список всё продолжался. Эта энергия была необузданная, более творческая, волнующая и претенциозная, чем кто-либо когда-нибудь видел. Мода, энергия, танцы, музыка, это было как Эпоха Возрождения в моём городе. Рок стал старым скучным животным, готовым умереть, а появилась свежая, безумная кровь, текущая по улицам Голливуда. Первая волна панк-рока прошла, но вторая приближалась. Это была сильная хардкор сцена, как, например, группы из Оранж Каунти. В Голливуде больше развивались творчество и оригинальность. The Screamers и The Weirdos были двумя первыми голливудскими панк-рок группами, и они звучали как никто другой.