Глава 10

С той самой поры я старалась не встречаться с мисс Форрестер — убиралась с ее дороги, едва завидев сиделку, так сильна была моя ненависть к ней. Но раза два-три нам не удалось избежать столкновения, и тогда она смотрела на меня своими злобными аквамариновыми глазами и отпускала какую-нибудь колкость:

— Как насчет черных псов? Больше не появлялись? Тебе надо засвидетельствовать свои показания, дорогуша, подтвердишь эту дурацкую легенду...

В другой раз от ее слов у меня мурашки по коже побежали.

— Все думала о том происшествии с собакой, дорогуша, и позволь сказать, пришла к выводу, что ты не врешь. Думаю, пес действительно приходил и лизал тебе руку. Но ему, видно, не понравился вкус, раз он зарычал!

— И как же вы узнали это?

— Слышала, как собака поскуливала и рычала прошлой ночью. Все ждала, вдруг придет и ко мне? Но она не пришла... — Сиделка во весь голос расхохоталась. — Видать, за тобой охотится!

— Но она появляется только в полнолуние, — решилась напомнить ей я.

— Как знать? — был ее ответ.

Вроде бы и ничего особенного, но слов медички было вполне достаточно, чтобы я не смогла заснуть и не переставая думала об этом. Я даже обыскала весь дом в поисках хоть каких-то признаков пребывания животного, но не было ни самих зверей, ни тем более их следов. Миссис Тисдейл поведала мне, что когда-то тут держали парочку старых спаниелей, но они уже давно отошли в мир иной, а новых заводить не стали, потому что лай и вой собак расстраивали сэра Джеймса.

Я так ничего и не обнаружила и очень нервничала по этому поводу. Мне кусок в горло не лез, и это не укрылось от пытливого маминого взора. Но я лишь отмахнулась от нее:

— Оставь меня в покое...

Она пожала плечами и удалилась, бормоча себе под нос об избалованных грубых современных девчонках и что, без сомнения, тут не обошлось без влияния этой Нолы Хенсон.

Мне становилось все более одиноко. Я почувствовала себя лучше, только когда Хенсоны позвали меня на обед через пару недель, ведь Нола обещала пригласить и его.Я просто сгорала от нетерпения и желания вновь увидеть мужчину моей мечты. Но даже по поводу этого приглашения у нас с мамой вновь вышла стычка. Мне нечего было надеть, а она отказывалась дать мне денег на новое платье, чем довела меня до слез.

— К чему было все это образование, — в сердцах выпалила я, — зачем с таким нетерпением ждала я окончания школы и пыталась найти свое место в жизни, когда у меня нет даже нормальной одежды?!

— Мне не нравятся твои друзья, — таков был ответ.

— Да тебе никто и ничто не нравится! — взорвалась я.

Она покраснела, но не собиралась идти на уступки:

— Поступай как знаешь, Верунчик, но я не позволю тебе командовать собой только потому, что ты вернулась домой!

Я хотела сказать, что не собираюсь командовать, просто хотела полюбить ее и чтобы она любила меня, как Кати Хенсон свою дочь, но промолчала — все было бессмысленно. Как можно спокойнее я повторила, что пойду на обед в поместье, невзирая на ее слова, и надену свой новый костюм. Нола сказала мне, что в принципе не обязательно выряжаться. Они с мамой частенько надевали брюки со свитером. Но у меня ничего подобного никогда не было.

Мама вспыхнула при одном упоминании о костюме Нолы, который она невзлюбила с первого взгляда.

— Подумать только, моя дочь ходит в обносках каких-то незнакомцев!

— Я собираюсь заплатить за него. Как-никак пять фунтов, — ответила я.

Мать поинтересовалась, откуда же я возьму такие деньги, но тут же на лице ее отразилось смятение: похоже, она спорила сама с собой, не в силах разрешить какой-то внутренний конфликт.

— Заплати за него. Не так уж это и много. А я куплю тебе что-нибудь подходяще, как только мы отправимся в следующий раз по магазинам. Просто ужас, что Хенсоны дают тебе свое старье, — с видимым усилием выдавила она наконец.

Я не могла понять свою мать, но расцеловала ее бледные щеки и поблагодарила.

Некоторое время спустя, когда мама куда-то ушла, я осталась дома одна. Стоял теплый майский денек. Несмотря на то что земли вокруг Большой Сторожки пребывали в полнейшем запустении, тысячи желтых и белых нарциссов цвели по обочинам дороги и по берегам озера, и от этого становилось веселее на душе. Сквозь сорняки на клумбах пробивались тюльпаны и радовали глаз своими бутонами.

Тоненькие березки и ольха, массивные буковые деревья, окружавшие озеро, зеленели молодыми листочками, все было свежо, в воздухе пахло весной. Даже зловещие воды Горького озера искрились и переливались под яркими солнечными лучами.

Мама пошла проведать одну ветхую старушку, которая жила в покрытой соломой хижине под холмом. Ей было уже под сто лет, и все жители нашего района время от времени навещали ее. Я видела, как мисс Форрестер тоже укатила куда-то на «роллс-ройсе», наверное в аптеку за лекарствами. Элис Тисдейл стирала и гладила белье на кухне.

Мне было до смерти скучно, я развлекалась мыслями о предстоящем обеде и тешила себя надеждой провести очередные несколько часов в компании Лоренса Бракнелла, совершенно упустив из виду неважное окончание нашей прошлой встречи. Думаю, что я зациклилась на этом безнадежном романе (если его вообще можно было так назвать!) именно от нечего делать.

И вдруг что-то — думаю, для меня навсегда останется загадкой, что именно, — подняло меня и подтолкнуло на заповедную территорию. Меня как магнитом тянуло в покои сэра Джеймса. Я знала, что, если старик позвонит в колокольчик, Элис поднимется к нему узнать, чего он хочет. Но старушка сказала, что сиделки не будет всего каких-нибудь полчаса и перед отъездом та сделала для него все необходимое.

Я прошла по галерее, потом по коридору, отделанному великолепными панелями. Это место я видела лишь однажды, да и то издалека.

Раздираемая любопытством, я прокралась по толстым коврам к дверям комнаты, за которыми так долго пролежал больной баронет.

Дверь была немного приоткрыта, и я даже смогла увидеть часть спальни. Я жадно поедала взором огромную кровать времен королевы Анны, о которой была наслышана от своей матери. Резные ножки, поддерживающие малиновый полог из узорчатой шелковой ткани, были несколько тяжеловесны, но при этом полны изящества, так же как и малиновые парчовые занавески на окнах.

Сэр Джеймс полусидел-полулежал на кипе пуховых подушек. Его невозможно было бы узнать, если бы не волосы, которые я так хорошо помнила и которые были белыми как снег еще во времена моего детства, но теперь они изрядно поредели. У него было бледное лицо цвета слоновой кости, истощенное, как и скрещенные, лежащие поверх одеяла костлявые руки. Глаза закрыты.

Я внезапно ощутила себя молодой, полной жизни и сил по сравнению с этим несчастным больным стариком, у которого судьба отобрала и жену, и сына, и слезы выступили у меня на глазах. У него не осталось ничего, кроме несметного богатства, но на него здоровья не купишь.

Я уже собиралась потихоньку убраться восвояси, но глаза больного внезапно открылись. Надо сказать, что взгляд был достаточно острым для человека его возраста, сэр Джеймс тут же заметил меня и позвал надтреснутым голосом:

— Сестра, сестра, это ты? Входи.

Я поняла, что он видит только очертания моей фигуры в тени двери, и смело шагнула в комнату прямо к его постели.

— Это не мисс Форрестер, она уехала. Я — Вера Роуланд, сэр Джеймс, — обратилась я к нему.

Повисло молчание. Инвалид изумленно уставился на меня. Глаза у него были голубые, но не безжалостные, как у мисс Форрестер, а теплые, почти бесцветные и очень печальные. И в них застыло удивление. Сердце мое бешено колотилось, и я чувствовала себя такой виноватой, потому что знала, что не имею никакого права находиться здесь. Мама денно и нощно внушала мне, что я не должна навязывать старику свое общество.

Но тут он произнес:

— Вера Роуланд? Вера... Ты не миссис Роуланд. Слишком молода. Кроме того, зовут ее Мод.