Супруги, естественно, после инцидента не разговаривали, что и позволяло Джону покидать семейный очаг без спросу. Но тут жену словно прорвало. Тут уж Маринка совсем взбеленилась и на следующий день пошла добивать зверя в собственном логове.

Мамушка, царица небесная! Что там было! Как ты спасся! Говорят, на седьмом этаже было слышно ее верхнее «до».

Мало того, когда одна из разъевшихся попыталась приоткрыть хабальный рот в начальственном окрике, разъяренная Маринка схватила со стола хрустальную вазу, махнула цветы на пол и замерла на секундочку статуей Свободы, чтобы прибить своим «Что-о-оо?!!» Видя такое дело, толстозадые деятельницы от общепита позаныривали мухой под столы: а откуда знать, что у бабы на уме? зашибёт за мужика. Свой мужик — он временами ближе, чем сорочка к телу. А Маринка, она за этого раздолдона… Я, конечно, ни в чем не могу быть уверенным, но насколько я ее… Что там пулеметы? На пушки пойдет. Стволы в узел позавязывает.

Далее события развивались так.

Хрусталь рванул партизанской гранатой на тыщу осколков. У двери, которой Маринка навернула в сердцах, вылетела филенка. Пласт штукатурки, что на дверью, подумал-подумал, и тоже не выдержал — съехал вниз с шумом, с пылью. Попался бы ей в тот момент этот конь на скаку!

В довершение всего, уже в дверях, обернувшись на поле битвы, Маринка торжественно произнесла: «Я на вас, — эпитет она подобрать уже не смогла, слова все кончились, а только приласкала кулачком по косяку, вышибая дверные пробки, — в горком напишу».

Высвистели ар с полузвука, только шуба завернулась. Эти, в кабаках, пуганые вороны. Рыльце-то в щетине.

Наблюдая такой коленкор в разводах, ары к нам: давайте, парни. Давайте. Поутихнет, волна спадет, вернемся мы. Не оставлять же на произвол свято место.

Вот так всё и обставилось.

Халява, плиз.

«Алиготе» на донышке уже. Потрёкали еще о насущном: что там Блэкмор, как там Пейдж, Гилмора давно не слыхать, где Стив Хоу… Дело к вечеру совсем, официантки скатерти со столов собирают, шнуры пора мотать. Договорились, как ни то подъехать, да пару вещей отлабать.

Традиция такая в нашем Шоусранске у кабацких музыкантов: из кабака в кабак под занавес ездить — поиграть в последнем отделении друг у друга, а где и совместно что. Поджемовать. Так это, кажется, называется.

Собрались было, да Лёлик каких-то шмар старых, лет под тридцать стал кадрить. Крутил, крутил рыжим усом, да всё без толку. Пока, наконец, не надоело мне стенку подпирать и не послал я простипом-нототеней привычной дорогой. А потом и мы попрыгали через лужи.

Домой.

В общагу.

Чай пить с маргарином.

2

У любой формальности сатиновый больничный запах, тупой головы кочан и бараньи глаза. И хоти, не хоти — думать не моги: уважай ее, заразу, лелей, пестуй, ни руках носи. Потому как кто командует парадом?

Закорючка.

Всё.

Смирно-вольно-разойдись.

Но где наша пропадала? Уболтал Миня хитрым языком девиц в деканате — где путь кривой, там не езди по прямой. Так-то как? Иди, попробуй справочку для трудоустройства выцыганить. Заранее гнилой номер. Иди, сунься к декану. Там тебе не только закон буравчика выпишут, но и шурупчика в придачу, чтоб другим оболтусам неповадно было, поскольку при отвердевании аморфных тел температура их повышается непрерывно.

Куда? Зачем? А кто за вас учиться будет? Последнее полугодие на носу, дипломный проект, эт цэтэра. Понесла кобыла по кочкам, не остановишь. А уж справку в кабак — всё равно что дыру в баранке ковырять.

В конторе свои заморочки: рапортичку заполните, паспорта, шишли-мышли. Составили репертуар, научены уже — пупкиных да залупкиных, ромашки спрятались. Билл рассказывал, как однажды приписали Юрия Антонова, так приходил потом дядя с папкой, челюстью чакал, что такого в Союзе композиторов не значится. Брызгал ядовитой слюной пока не накормили.

Но и на этом еще не всё.

«А кто у вас с музыкальным образованием?» «А вот он у нас с музыкальным образованием». «А что он кончил?» «А музыкальную школу». «Да?» «Да, по баянам». «А то ведь, знаете, у нас без музыкального образования… Обязательно надо что-то кончить». «Окончил он, окончил». «А справка есть?» «Пришлет бабушка из деревни, уже запрос послали». «Вы уж не забудьте, принесите, у нас с этим строго». «Как можно, ну что вы! вы нас знаете».

Кончил он. Знаем, куда он кончил. На двоих с братом лупил в детстве в жестяной барабан, соседям в радость, родителям в утешение — чем бы дитя. По сей день этой линии и придерживается.

«Так, мальчики. Спиртное не пить, за столики не садиться, по заказам не играть. Скандалов чтобы ни-ни. Хватит. Нам всё это уже вот где! Надоело из-за вас жалобы получать. Последний раз музыкантов берём, всё!»

Дали клятву верности. Да мы ваще не цалованы, не балованы. Да у нас святая к музыке любовь.

Положили по семьдесят рэ на нос и, будьте любезны, четыре раза в неделю: средапятницасубботавоскресенье. Четверг — рыбный день. Музыка сюда не вписывается.

Дело за малым. Дело как раз за музыкой.

Задел был, вещей с десять, что мы раньше у ар играли: «Битлз», «Криденс» да «Кристи»[9] — так, баловство. Остальное пришлось быстренько нарабатывать. Пришли из школы, деревяшки в зубы, Минька на утюгах-банках-коробках: Нью-Орлеан тридцатых годов да и только. Репетнём, несколько вещей набросаем, тем и живы. Были бы кости — на месте доведём.

Надо сказать, приличные обороты мы набрали довольно быстро, и с каждым днем всё больше росли в собственных глазах. Правда, кажется, не созревали. Но одно уяснили твердо: главное, побольше ревера, тогда совсем хорошо — особой лажи не слышно. По крайней мере, нам самим.

Так что, с малым, кажется, не проблема.

Проблемы обычно возникают тогда, когда думаешь, что все проблемы уже решены. Барабаны — вот где проблема. Раздолбаны барабаны в пух и перья, пятнадцать лет в обед, еще столько же на помойке валялись и всё равно никто не подобрал. Кроме Мини.

Откопал он это добро в подвале какой-то ПТУшной общаги, подкатился к комендантше колобком, наточил ей лясы до зеркального блеска, наобещав семь чудес света, после чего добрая женщина сказала: «Да забери, ради Христа. Все ноги уже об них обломали». Радостный драмер списанную «ударную установку» приволок, от говна отмыл, проволокой прикрутил, там подклеил, тут подмандил, на тарелку повесил цепочку от унитаза, на хэт налепил однокопеечных монет на изоленте… И-эх! раззудись рука, развернись плечо! И соседей, заодно, к ритмам зарубежной эстрады приобщил. Подтянул культурный уровень. И соседи, с неделю, пока этот в рот пароход кожу на прочность испытывал, тоже были несказанно счастливы — повезло им на хорошего человека за стенкой, нечего сказать.

По правде говоря, только потому Миня с арами и играл, что сел с барабаном. А что барабан? Одно название. У тарелки звук — таз нелуженый — и то лучше, хэт мятый-перемятый, будто из задницы, сольник чуть ли не пионерский, а может и пионерский — тот еще барабан.

Да и остальное — без слез не взглянешь. Остальное еще Бородинское сражение помнит.

На голоса «Электрон» и гитара туда же, до кучи; на бас — «Радуга»-позорища и колонища самопальная с Миню ростом: велика федора бестолковая, ни тпру, ни ну — такое ощущение, что в пятидесятых годах на засекреченном предприятии сделана — крепко, надежно, на века: ломай — не разломаешь, не на гнилом Западе, запотеешь, только опозоришься. Ладно хоть ревер хороший, микрофон «биговский» — спасибо братьям-демократам, хорошие микрофоны на «Икарусы» ставят. А так: излом да вывих. Аппаратура-дура.

Ну и похер дым. Морду кирпичом и ата-ата за орденами. А что еще остается? А другого не остается. Арам что? Что есть, то и есть. Играть можно? Можно. Хабар катит? Катит. Покупать — всё дорого, не разгонишься, а бабурки жены трясут, арам копейки и остаются, лишь бы на кир с хабара хватило и ладно. Пленку для ревера купить и то проблема, чего уж там об аппарате говорить? По большому счету на всё про всё — один ревер что-то из себя представляет. «Фирменный». «Армянский». Все кабацкие музыканты в Сделайсранске с их реверами играют: просто и надежно, как всё талантливое.