- Ты в порядке?
Мне тошно было видеть теплоту в его карих глазах.
- Нет, я не в порядке. Если бы я был в порядке, то не бродил бы тут как неприкаянный.
- Что случилось?
- Что случилось? Случилась гребаная жизнь, Рафаэль – вот что случилось.
Ладонь Рафаэля так и лежала на моем плече.
- У нас тут бесконтактное заведение. Забыл?
Его ладонь осталась лежать на моем плече. Я ее сбросил.
- Не хочешь рассказать, что случилось?
- Шарки уехал.
Эта новость была для Рафаэля равносильна удару под дых – я видел это. Он на секунду окаменел.
- Это печально, - прошептал он.
- У него бы получилось. У него бы получилось, Рафаэль. А что будет с ним теперь?
- Мы ничего не можем сделать, Зак.
- Но почему?
- Мы не можем прожить за чужих людей их жизнь, Зак. Ты знаешь это.
- Адам позволил ему уйти.
- Это был не выбор Адама.
- Пошел этот Адам.
- Не надо так, Зак. Адам ни в чем не виноват. Все дело в Шарки. Шарки просто не выдержал.
- Почему?
- Не знаю.
- Мне тоже все это невыносимо.
- Но ты выдержишь.
- Не выдержу. Не хочу больше находиться здесь.
- Пойдем пройдемся, - предложил он.
Не знаю, почему, но я пошел вместе с ним. Некоторое время мы молча шли с ним бок о бок, а потом он показал мне на дерево.
- Видишь это дерево? - Это был невысокий кипарис, согнутый, с переплетенными ветвями.
- Вижу.
- Мое любимое.
- Не особо красивое.
- В том-то и дело. Оно похоже на меня. Ветер от всей души потрепал этот кипарис, когда тот был еще саженцем, и он так и не смог потом выпрямиться. - Губы Рафаэля изогнулись в неком подобии улыбки. - Но, Зак, он же не умер. - Казалось, Рафаэль сейчас заплачет. Но он не заплакал. - Он жив.
- Может быть, ему стоило сдаться.
- Оно не знало, что значит – сдаться. Оно знало только как выжить. Скрюченное. Согнутое. Совсем крошечное в окружении высоких деревьев. Оно просто хотело жить. Знаешь, я дал ему имя.
Он подождал, когда я спрошу, как он его назвал, но я решил промолчать.
- Зак, - прошептал Рафаэль. - Я назвал его Заком.
- Прекрати, - сказал я. - Прекрати!
Я снова начал плакать, и мне было так тошно, тошно, тошно от всех этих гребаных печальных слез, скопившихся во мне. Как в моем теле может умещаться столько слез? Откуда они берутся? Когда я наконец перестану рыдать? Когда?
Мы так и стояли с Рафаэлем там, стояли долгое время.
- Ты любишь Шарки, да, Зак? - спросил потом Рафаэль.
Я кивнул.
- Я тоже его люблю.
- Тогда почему ему не стало лучше?
- Любовь не всегда может спасти людей.
- Тогда зачем она нужна?
Рафаэль улыбнулся, затем рассмеялся, и его смех был больше похож на плач.
- Если бы я знал ответ на этот вопрос, то был бы Богом.
Мы пробыли возле дерева до темноты. Снова пошел снег, и мы в молчании вернулись в кабинку. Внутри нас не осталось слов.
3.
Я лежал в постели, пытаясь понять, что же сегодня произошло.
И не понимал.
Все словно смешалось в один сплошной клубок.
За окном завывал ветер.
Где сейчас Шарки? Торчит где-то, обкуренный до потери сознания? Этот холод может его убить. Я ненавижу зиму всем своим скрюченнымсердцем. Единственное, что не под силу убить зиме – монстра.
Монстр будет жить вечно.
Воспоминания
Проснувшись сегодня утром, я нашел на своем столе записку:
Зак,
Ты сказал мне, что воспоминания – это тот же монстр. Я думаю, ты неправ. Я думаю, монстр - забытье. Хотел тебе это сказать.
Люблю тебя,
Рафаэль.
Я сидел, уставившись на записку. Потом уставился на слово «люблю». Я все пытался вспомнить, говорил ли мне кто-нибудь когда-нибудь это слово, и не мог. Это потому что у меня амнезия или потому что никто и никогда мне этого не говорил? Может быть, чтобы тебя любили, на твоем сердце должно быть написано что-то очень хорошее? Может быть, во мне нет ничего хорошего? Может быть, нет и монстра? Может быть, я сам – монстр. Может быть, именно это написал на моем сердце Бог? Монстр. Мы с Богом никогда не будем друзьями. Никогда.
Я принял душ. Мне казалось, что все происходит как при замедленной съемке. В курительной яме мне приветливо помахали руками: «Доброе утро, Зак».
Да уж. Доброе.
Куря сигарету, я так и ждал, что вот-вот появится Шарки.
Но он уехал.
Как можно жить, не умея петь?
Я вспомнил о песне, которую написал, упившись со своими друзьями. Что это со мной было? С чего мне вдруг захотелось написать песню? Я же даже не умею петь. Да и не думаю, что внутри меня есть какие-то песни. Но что-то же должно быть внутри меня, помимо ночных кошмаров?
Глава 10 – Когда Рафаэль перестал петь
1.
С уходом Шарки в кабинке номер девять стало совсем тихо. Как и в курительной яме. Шарки всегда и везде заполнял собой пространство. Наверное, мне это нравилось в нем. Теперь в мире, в котором я жил, стало лишь больше пустоты. Через два дня после его ухода я лежал в постели, думая о приснившемся мне сне. Все что я помнил – лицо брата. Должно быть, он снился мне. Не знаю зачем, но я произнес его имя вслух.
Воздух может удержать много чего, но не имя моего брата.
Сев в постели, я внимательно оглядел знакомую комнату. Рафаэль повесил на стену одну из картин Шарки – на ней мальчик, охваченный огнем, играет на фортепиано. Рафаэль сказал Шарки, что это прекрасная картина. «Представь, какой должен быть молодой человек, способный нарисовать такую красоту». Не думаю, что Шарки понял, что тот хотел ему сказать.
Я подошел к столу Рафаэля и взглянул на картину, которую он рисовал. Это был автопортрет, выполненный в разных оттенках синего. Рафаэль на картине был немного растрепан и плакал. Я не видел картины печальней этой, и долгое время стоял, всматриваясь в нее. Наверное, я искал там все то, что так печалит Рафаэля. Но в мире слишком много вещей, способных нас опечалить. Так много, что список из них был бы бесконечным – таким же, как эта зима, кажется, длящаяся уже целую вечность.
Затем мой взгляд упал на дневник Рафаэля. Он опять призывно лежал на столе. Я видел, как Рафаэль писал что-то в нем прошлым вечером. Он всегда в него что-то записывает, даже если это всего лишь несколько строк.
Дневник сам собой оказался в моих дрожащих руках, будто я так и нашел его – не на столе, а в своих ладонях. На обложке Рафаэль написал: « И вот, извольте, я – пуп всего прекрасного! Пишу эти стихи!»Это цитата из какой-то поэмы 8 , Рафаэль читал ее мне. Он и имя поэта мне называл, но я забыл. Рафаэль смеялся, читая эту поэму. «Он ироничен и искренен одновременно», - сказал он тогда про поэта. Рафаэль легко бы сошелся с мистером Гарсией. Они бы прекрасно поняли друг друга.
В Рафаэле живет так много слов. Порой ему, наверное, необходимо опустошить себя немного, избавившись от них. Сначала я хотел просто смотреть на его слова, ну, понимаете, так, словно они – картины на стене музея. Я не собирался их читать, но, конечно же, не удержался. Я знал, что читать чужой дневник – нехорошо. Мое сердце колотилось как ненормальное, но я не мог, просто не мог устоять. Я перевернул страницы до последней записи:
«Я только что закончил рисовать свой автопортрет. Я даже не знал, что хочу нарисовать себя, так просто случилось. Адам верит в то, что все случается не без причины. Может быть, он и прав. Проблема в том, что большинство из нас слишком ленится или боится задуматься обо всех тех причинах, которые приводят к тому, что что-то «случается». Не знаю, о чем я думал, начиная рисовать, когда вдруг осознал, что рисую лицо, и это лицо – мое. Может быть, в пятьдесят три года настало время нарисовать и себя. Мне не пришлось даже смотреться в зеркало. Сейчас, когда эта мысль пришла мне на ум, я понимаю, что никогда не любил смотреться в зеркало. Иногда невыносимо больно смотреть на себя, видеть, каким ты стал. Смотреть на «меня » . Видеть, каким «я » стал.