Находившиеся в нескольких шагах юнкера–ораниенбаумцы уже стояли рядом.

— Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! Взять его! — приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. — Я арестую вас! Ведите в Портретную галерею! — отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной, четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.

В Портретной галерее, куда я вошел с юнкерами и нечаянным пленником, стоял в воздухе Содом и Гоморра. Строились какие‑то юнкера, то вбегая в строй, то выскакивая из него. От шума и света и предшествующего волнения я остановился, чтобы разобраться в впечатлениях. Прямо передо мной стоял комендант обороны, правее — Пальчинский, кричащий негодующе на поручика Лохвицкого, с совершенно искаженной физиономией, что‑то в свою очередь кричащего Пальчинскому. А еще ближе, направо, у незамеченной мною деревянной загородки–будки стоял поручик Скородинский и двое юнкеров на часах. Из загородки доносились какие‑то грубые восклицания и смех.

— Господин полковник, я приказываю арестовать этого большевика, — указывая на Лохвицкого коменданту обороны, горячился министр.

— Черт знает что! Второй офицер оказывается большевиком! — кончил, приходя в себя, Пальчинский и, отвернувшись от поручика к строящимся юнкерам, стал торопить построение.

— А, вы пришли! Это превосходно. Вот, господин министр, офицер, за которого я вам ручаюсь, — указывая на меня Пальчинскому, продолжал комендант обороны.

— Не зевайте, — бросил я юнкерам и подошел к начальнику обороны с докладом о положении вещей внизу и об аресте мною, за странное поведение, вольноопределяющегося, в котором я подозреваю матроса, но в чем убедиться документально не успел.

— Где он? А, этот! Отлично сделали, что арестовали. Я уже хотел это сделать, но он как‑то ускользнул из глаз. Поручик Скородинский примите и допросите… А вы принимайте командование взводом и отправьтесь очистить от большевиков ту часть дворца, что примыкает к Эрмитажу, откуда они все больше и больше наполняют дворец, — отдал мне приказание комендант обороны, указывая на строящихся юнкеров.

— Приведите их скорее в порядок, — обратился ко мне министр.

— Слушаюсь! Взвод, равняйсь! — И слова команды покрыли шум. — Разрешите идти, господин министр? — спросил я у Пальчинского, когда назначенные мною взводный и отделенные командиры заняли свои места и произвели расчет.

— Да вы план Зимнего знаете? — справился у меня министр. — Никак нет!

— Господин полковник, дайте поручику провожатого. А где комендант здания? Он где‑то здесь был, — спрашивал министр.

— Так точно, я тут, господин министр! — подлетел молоденький прапорщик в широчайших галифе.

— Вот, вы пойдете вместе со взводом и укажете путь самый короткий и так, чтобы… ну, поднявшись еще на этаж, спуститься к ним в тыл сверху… Одним словом, чтобы зайти в тыл. А со стороны ворот тоже будут приняты меры, — высказал соображения министр.

— Виноват, господин министр, я буду совершенно бесполезен… я… я не знаю ходов соединений помещений дворца. Я только недавно вступил в должность и за сложностью обязанностей не успел еще ознакомиться, — оправдывался в своем незнании своих обязанностей шикарный комендант здания.

— Это черт знает что! — вскипел министр. — Я сам пойду с вами! — отнесся он ко мне. — Подождите одну секунду. — И он подошел к коменданту обороны, отдававшему какие‑то распоряжения юнкерам связи.

Я воспользовался этим перерывом и спросил поручика Скородинского о результате допроса.

— Да и допрашивать не пришлось. Сразу сознался, что все время болтался здесь и вел наблюдение, но на вас он даже не сердит. Слышите — хохочут подлецы.

— Ну, всех благ. Министр идет.

Я бросился к взводу. Министр кивнул головой.

— Смирно! На плечо! Ряды взвода! Направо! Шагом марш! — подал я команду, и взвод двинулся.

— Сколько юнкеров? — справился министр, идя рядом со мной.

— 27 человек, — ответил я.

— Достаточно. Эти негодяи очень трусливы. Важна внезапность, — проговорил министр и смолк.

Министр тоже не знал расположения ходов во дворце, а поэтому вел на лобовой удар, а не в тыл.

Гулко неслись шаги взвода по длинным коридорам и лестницам, взбудораживая отдельные группы и фигуры юнкеров, большей частью бесцельно слонявшихся по дворцу.

Но вот и коридор 1–го этажа. Опомнившиеся ораниенбаумцы держали некоторый порядок. Стояли кое–где парные часовые, а перед выходом под арку к воротам стояла застава. При нашем появлении они заметно оживились.

Взвод же, ведомый министром Пальчинским, также подтянулся и взял тверже ногу.

— На месте! — скомандовал я перед выходом, выжидая, пока министр наведет справку о положении на баррикадах.

— Баррикады в наших руках, там же почти все в руках большевиков. Прямо! — закончил министр.

Эхо ружейной и пулеметной трескотни смешивалось с писклявым жужжанием пулек, пронизывающих арку вдоль от ворот ко двору.

— По одному — прямо, бегом! — скомандовал я, бросаясь через арку к противоположным дверям первого этажа второй части дворца.

Перебежка протекла благополучно, без ранений. В знакомом уже мне вестибюле оказалась группа юнкеров, ведших какое‑то совещание. Я и министр накинулись на них с вопросом, где большевики и что они сами делают.

— Большевики тут, за следующей залой скопляются, у лестницы, — ответили спрошенные.

— Прекрасно, присоединяйся к нам! — крикнул министр, бросаясь дальше.

Я бежал рядом. Но вот зал с лестницей наверх. По залу в отдельных кучках раскинуты солдатские и матросские фигуры, вооруженные с пят до зубов.

С криком: «Сдавайся!» — направляюсь к лестнице, чтобы отрезать выход на лестницу. Первая пара юнкеров мчится туда же за мной. С нами рядом министр. Вбегающие юнкера, с винтовками наперевес, ошеломляют группу и первое мгновение воцаряется растерянность, местами превратившая матросов и солдат в столпников.

«Нас мало, а их много. Они разбросаны, а мы вбегаем лишь с одной стороны», — мелькает в голове, и я, оборачиваясь, ору слова команды, как будто бы за мной идет бригада; ору, словно меня режут на куски. У лестницы, куда стоявшие у нее матросы и солдаты вдруг бросились удирать, замахиваясь гранатами, но только замахиваясь, а не кидая их, очевидно из боязни переранить своих, министр Пальчинский, находившийся все время рядом со мной, склоняется ко мне своею длинной фигурой и кричит мне в правое ухо: «Перестаньте орать, словно вас режут, — я не могу слышать!» Но я бросаю фразу, что так надо, и, продолжая крик, устремляюсь на лестницу. Перед поворотом ее в обратную сторону вверх моя пара юнкеров и я задерживаемся, чтобы обезоружить и стащить вниз пару пойманных матросов. И в этот момент я замечаю, что эффект нашего появления дал прекрасные результаты: несколько десятков человек уже обезоружено, а несколько в стороне, вправо от лестницы, группа юнкеров с тремя офицерами, бывшая до нашего появления в плену у нашего противника, уже устремляется к винтовкам и гранатам.

— Освободившиеся юнкера и офицеры сюда! — кричит Пальчинский. — Дальше спешите!.. — бросает он мне.

Но дальше бежать мне не с кем. Но несколько секунд, и ко мне подбежало человек 7 — 9 юнкеров и прапорщиков, и мы снова несемся вперед, но уже по лестнице. Ближайший матрос, все поворачивающийся в своем бегстве, словно затравленный зверь, пытается стрелять, но неудачно, и он спотыкается. Честь схватить его первым принадлежит мне, несмотря на горячее желание этого достигнуть у прапорщика. Вырываю револьвер и сталкиваю вниз к юнкерам, для ареста, для отнятия гранат, и снова несусь дальше за обогнавшим меня прапорщиком и двумя юнкерами слева. Но вот лестница кончилась, и преследуемые нами матросы и солдаты несутся уже по огромному залу.

Теперь их больше. Вместе с ними в безотчетном страхе удирают те товарищи, что в спокойном настроении спешили вниз в 1–й этаж.

В зале мы снова освобождаем небольшую группу юнкеров, из которых некоторых посылаю отвести вниз новых захваченных пленных, и снова дальше. Министра уже с нами нет. Он остался внизу закреплять успех.